- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13...
«Эта песня хороша – начинай сначала!» – пожалуй, это и о теме 1990-х годов: набившей оскомину, однако так и не раскрытой до конца.
Президент Владимир Путин сказал, что «в СССР выпускали одни галоши». Такое высказывание задело многих: не одними галошами был богат Советский союз, чего стоила бытовая...
1 мая исполнится 100 лет со дня рождения Виктора Астафьева
Зоя Богуславская – знаменитая российская писательница, эссеист, искусствовед и литературный критик, автор многочисленных российских и зарубежных культурных проектов, заслуженный работник культуры...
Деньговорот |
|
Глава из новой книги Валентины Рекуновой
Чужую пулю схватила – зачем?Всякий год в середине декабря Пелагея Карповна Лузгина навещала верхнеудинскую родню, а заодно и прикупала продуктов к празднику – там они обходились куда как дешевле и оправдывали все дорожные траты. Муж обычно выказывал недовольство ее отлучками, но в прошлом, 1917-м, и полслова сказать не успел: в Верхнеудинске умер тесть, и Пелагея по телеграмме уехала – вечером седьмого декабря. А восьмого в Иркутске уже стреляли… – Папка меня и спас, успел напоследок! – говорила она потом. И Степан Кириллович соглашался: – Столько народу перебило вокруг… А ты от страха одного померла бы! Я и сам из мастерских не высовывался, ждал своей смены; а будь ты здесь, не утерпел бы, поперся через понтон, и подстрелили бы, если не на мосту, то у дома. Видишь, как тут пораскурочено-то… Видно, зря мы флигель в центре купили! – Да кто б подумал-то! Место хорошее: рядом все, и тетка твоя через двор, а она безотказная была женщина. Сколько нас выручала-то! – Безотказная, да. Но выходит, что глупая: от любопытства погибла. Ну, зачем высунулась в калитку – не в нее стреляли ведь, чужую пулю схватила – зачем? – А что, товарки мои, Прасковья и Клавдия, своею умерли смертью? Одна развешивала белье во дворе, а другая за хлебом пошла – и все, и нет ее, даже не прийти на могилку! – Ее, должно быть, с неопознанными похоронили. – Георгий несколько раз ведь ходил, смотрел. – Сильно обгорела – мог и не опознать. – Как подумаю про ее-то смерть, так наше разворованное добро и не жалко. Стены целы – и то хорошо. А что за год не отстроили, так отстроим еще! И к родне я в нынешнем декабре не поеду – годик можно и пропустить. – Нет, ты это… поезжай, Пелагея: надо к тестю на могилку сходить. Жалование нам пока что задерживают, но я ведь аккурат перед прошлогоднею-то стрельбой сберкнижку завел – за год что-нибудь да накопилось! Банк сгорел, но кладовая-то бронированная, уцелела, а теперь и бумаги восстановили. Вот пойду я, сниму – и дам тебе сколько скажешь. Да можешь задержаться там, у родни – в Иркутске опять неспокойно. Свояченик мне шепнул по секрету: печатники бастовать собрались, а уж ежели типографии встанут, к ним и съестники припарятся, и прочие другие. В общем, ты, Пелагея Карповна, без моей телеграммы не выезжай! Купюры исключительного достоинстваВ госбанке Степану Кирилловичу выдали две тысячные купюры. – Мельче нет, – извиняясь, пояснил ему банковский служащий. – То ли Омское правительство распорядилось печатать очень крупные деньги, то ли нам попала такая партия. Лузгин растерялся, но супруга быстро сообразила: – Я на почте переведу в Верхнеудинск рублей двести, вот мне сдачу-то и дадут!
Но едва ступив за порог почтово-телеграфной конторы, услыхала: – Ты за это ответишь! Возмущавшийся (здоровяк в милицейской форме) чуть не ложился на перегородку, пробуя дотянуться до щуплого служащего, а тот изворачивался, повторяя: – Мы не причем, не причем… – Незаконно удерживать мои деньги – это не причем?! – У нас нет мелких купюр, поэтому предлагаем вам тысячную купюру. – У меня с нее сдачи нет! – Принесите из дома, мы подождем. – Да сам ты сообрази: ежели я за мелким переводом пришел, значит, я совсем на мели. – Сочувствуем, но ничем не можем помочь: у нас только крупные деньги. «Ну, если уж милиционеру отказывают, то ловить мне тут нечего, – махнула рукой Пелагея Карповна. – Вот Лузгин-то мой расстроится, опять станет кричать!» Но Степан Кириллович только головой покачал, взял отложенную газету и зачитал (отчего-то громче обычного): «Если плохо дело с мелкими деньгами повсюду, то на копях Черемховского района оно обстоит много хуже плохого и приводит подчас к острым конфликтам рабочих не только с администрацией, но и с рядовыми служащими. На 10 февраля была назначена выдача заработной платы за ноябрь и декабрь. Главным управлением копей было обещано выдать 93% денежными знаками и лишь 7% продуктовыми ордерами. Однако при выдаче не оказалось в достаточном количестве мелких денег, и рабочим предложено было группироваться для получения пятитысячных билетов либо получать половину заработка ордерами», – он снял очки и со значением посмотрел на жену. – Дальше пропуски – много точек. – И чего это значит? – Да вырубила цензура. – А что дальше–то что? – Дальше пишут: «Чем виноваты в данном случае рядовые служащие?» В общем, наваляли этим служащим работяги. – Так ни за что же ведь! – Ясное дело, что ни за что. Но наваляли! В одной иркутской газете Лузгин вычитал, что местный отдел Московского народного банка с 1 декабря нынешнего, 1918 года выдает наличку безо всяких ограничений. – Если откроете у нас счет, – улыбнулся приветливый служащий, – можете рассчитывать на годовые проценты от трех с половиной и до шести. – Допустим. Открыл. А ежели мне через день-другой да понадобится какая-то сумма? – Получите, но без процентов, конечно же. – Это я понимаю. Тут важно другое: дадите ли мелкими купюрами? – Отчего же нет? Имеем в запасе, разумеется. Так вы будете открывать у нас счет? – Буду, буду! …Шесть дней спустя довольная Пелагея Карповна подъезжала к Верхнеудинску. Билет обошелся ей дороговато (других просто не было), да и соседство с пассажирами 1-го класса с непривычки волновало. И хотя она уткнулась в вязание, но ловила каждое слово, предвкушая, как будет потом пересказывать сватье. Надутый господин с красиво уложенными усами неспешно читал; иногда отрываясь и взглядывая на помощника: – Ничто так не свидетельствует об ошибочном политическом курсе, как падение курса рубля. Иена уже поднялась до четырех рублей шестидесяти копеек, американский доллар во Владивостоке отдается за восемь рублей, и это лишь начало, увы! – Теперь нам не до долларов и не до иен, дал бы Бог обменять все советские деньги на романовские и керенки… – …Чтоб затем поменять их на деньги омского правительства. Представьте, какая будет снова неразбериха, например, в Бодайбо, где для расчета с рабочими нужно не менее 13 миллионов, плюс два миллиона на закупки продуктов в Якутске. – Говорят, в иркутском отделе Госбанка грядут неприятности: часть процентных бумаг захвачена большевиками при эвакуации. – Да и городская дума потерпела убыток: 150 тысяч рублей растрачено за полтора месяца ведения городского хозяйства большевиком Мироновым. Дальше Пелагея не слушала: смутная догадка, что и в ее родном Верхнеудинске теперь путаница с деньгами, охватила ее. И ведь правда: какой бы она ни приглядывала на базаре товар, продавцы первым делом выясняли: «Чем будете расплачиваться?» И разводили руками: «Не те деньги!». Неистраченные купюры очень выручили Лузгиных: 31 декабря 1918 года железнодорожникам обещали выплатить жалование, но в главной кассе собрались купюры исключительного достоинства – в 5 000 руб. Разменять их никому из рабочих не удалось. Вечером, когда супруга накрывала на стол, Степан Кириллович позабавил ее пересказом газетной заметки: – В воскресенье 15 декабря 1918 года в Белом доме профессор Маннс прочел лекцию о преступности. Ученого слушали бесплатно, а вот за хранение платья платили по 30 копеек. И скажи-ка мне теперь, кому легче живется – образованному человеку или гардеробщику! Сюрприз от «Львовича»С началом весны 1919 года в соседнем с Лузгиными флигеле снял квартиру новый жилец. Домовладелице он представился банковским служащим, уплатил за полгода вперед и еще прибавил за «возможное неудобство». Хозяйка напряглась, но, оказалось, напрасно: Борис Львович никого к себе не водил, на лестницу не плевал, за водкой не посылал, а если и покуривал иногда, то не в комнатах – не в пример остальным. Просыпался он обычно уже после полудня, тихо завтракал, долго одевался и уходил – до следующего утра. Эти странности и обратили внимание Пелагеи Карповны Лузгиной – окно ее кухоньки смотрело как раз на дорожку перед черным ходом. Все остальные жильцы пользовались воротами (это было удобно), а калитка на задах давно уже почернела, осела; прошлым летом Пелагея хотела было сушить на ней половички, но не решилась. В какую же пору заменили и забор, и калитку – этого Пелагея сказать не могла. Проглядела, да. И хозяйка флигеля ничего не знала, что странно. В общем, Лузгина обо всем доложила супругу, и усталый Степан Кириллович хоть не сразу, но согласился «обмозговать». И в ближайшее воскресенье так удачно попил чай у окна, что очень хорошо разглядел таинственного жильца. – В банке служит, говоришь? – усмехнулся. – В иркутской конторе Московского народного банка. Каким-то там контролером-ревизором. По ночам проверяет бумаги, сработанные за день. – Ха-ха! «По ночам проверяет»! Да жулик он, чистейшей воды. Однако, встретив Бориса Львовича у калитки, совершенно неожиданно для себя свел с ним знакомство. – Целую лекцию мне о деньгах прочитал, – словно бы оправдываясь и стараясь преодолеть странное обаяние этого человека, объяснял он жене. – Советовал сдавать керенки покуда не поздно. – А что с керенками не так? – Да сильно много их теперь, говорит. – Как это много-то? – Да подделывают без меры. И из России наплывает немеряно. В отбитых у большевиков местностях других денег нет, только керенки. В Харбине и Владивостоке сибирские деньги и вовсе не признают, только керенки. И у нас они будто аж на двадцать процентов дороже сибирских. Очень выгодно их сейчас менять. – Было бы что сдавать, – не сдержалась, кольнула Пелагея. Но сразу же сдала назад. – А какой образованный-то Борис Львович, как разбирается-то во всем! – Да про керенки пишут теперь все газеты! – отмахнулся Степан Кириллович. – Правда, путано пишут, умничают, а Львович хорошо излагает, ясно. Хотя, может, и врет. Да точно врет: вот, говорит он, к примеру, что скоро изымут все керенки, а кто не успеет от них избавиться, тот прогорит. И больше всего, мол, прогорят деревенские – потому как нерасторопные. А как оно будет на самом-то деле, Пелагея? Долго ждать не пришлось: 3 апреля на иркутской «маньчжурке» началась суматоха: керенки продавались большими партиями (вплоть до 60 тыс. руб.!), при этом все склоняли последний приказ министра финансов колчаковского правительства. Лузгин дождался Львовича у калитки, и тот с готовностью высказался: – Всё: керенки изымают из обращения! Министр финансов обозначил сроки (с 15 мая по 15 июня 1919 года) и условия, крайне невыгодные: деньги примут, но не дадут ничего взамен. То есть вынудят нас сделать вклады, вопреки нашей воле, нашим планам и нашим возможностям. Лишь полгода спустя начнутся первые выплаты (если начнутся). Всего же государство положило себе на выплату долга двадцать (!) лет. – Как-то это все поперек… – Вы очень точно выразились: именно поперек. Поперек людей, экономики, да и просто здравого смысла. Многие это видят, в Иркутске кадеты объединяются со своими врагами-социалистами в противодействие такой денежной реформе! Но военная власть на то и военная, что не терпит никаких возражений, – Борис Львович посмотрел на часы и заторопился. Больше Лузгин не пользовался черным ходом. Почему, он вряд ли мог бы себе объяснить, может, просто захотелось подумать о многом. Он и думал, неторопливо, в охотку. Так прошли май, июнь и половина июля 1919-го. А после он узнал из газет: в ночь на 17 июля было ограблено иркутское отделение Московского народного банка. Из взломанной кассы похищено около пяти миллионов рублей. Сторож банка исчез. А накануне из соседнего с Лузгиными флигеля съехал Борис Львович. Очень тихо: кухарка, принесшая в два часа пополудни завтрак, сильно удивилась, не обнаружив ни одной его вещи…
|
