Александр Суворов: непобедимый на полях сражений и беспомощный в баталиях придворных

Александр Васильевич Суворов – один из известных и ярких полководцев в мировой истории, основоположник русской военной теории, замечательный стратег и тактик, мудрый военачальник, воспитавший немало первоклассных офицеров русской армии. Его личность на протяжении многих лет не перестает интересовать людей. И еще один взгляд дает книга Сергея Цветкова «Суворов». Здесь великий полководец предстает перед читателями без «хрестоматийного глянца», живым человеком со своими добродетелями и пороками. Ниже можно ознакомиться с фрагментом книги, посвященном взятию Измаила.

Расчеты Австрии и Турции не оправдались. Ушаков нанес поражение турецкому флоту близ Гаджибея, а Швеция пошла на заключение мира с Россией. Несколько дивизий освободилось для действий на юге, и Потемкин решил приступить к выполнению своих обещаний. Суворов, несмотря на приступ лихорадки, приветствовал его намерение: «Ах, батюшка Григорий Александрович, вы оживляете меня. Поляки двояки и переменчивы; Густав (король Швеции. — Авт.) наш... Я готов, милостивый государь, к повелениям вашим». Некоторые историки считают, что Суворов подал Потемкину и идею плана кампании этого года: «Гребной флот должен овладеть дунайскими устьями, взять Тульчу и Исакчу, вместе с сухопутными войсками покорить Измаил и Браилов и навести трепет на Систово» (в Систово проходила конференция Англии, Пруссии, Австрии и Турции по заключению австро-турецкого мирного договора). Впрочем, трудно было бы предложить что-нибудь другое.

На этот раз осень не ввергла Потемкина в хандру. Гребная флотилия быстро истребила турецкие лодки в устье Дуная, Тульча и Исакча сдались русским. Последней грозной твердыней на Дунае оставался Измаил. Он располагался на плоской косе, спускающейся к реке крутым обрывом. Крепость была хорошо укреплена французскими инженерами. Измаил строился в виде прямоугольного треугольника. Главный оборонительный вал представлял собой ломаную линию протяженностью в 6 верст, с 7 бастионами и множеством острых углов. Его высота составляла 6–8 метров. Ров, опоясывающий крепость, достигал 12 метров в ширину и 8 в глубину. Только прибрежная (южная) сторона Измаила была довольно слаба: ее прикрывала одна незаконченная насыпь, так как отсюда не ожидали нападения, полагаясь на флот; но теперь и здесь турки начали возводить батареи. В городской стене было четверо ворот, в бойницах стояло 200 пушек — лучшая крепостная артиллерия того времени. 35-тысячный гарнизон возглавлял мужественный сераскир Айдос-Мехмет-паша. Продовольственные и военные магазины хранили огромное количество запасов. Французские инженеры распространили славу об Измаиле как о лучшей крепости в Европе, неприступной для осады и штурма.

18 октября передовой отряд генерала Гудовича обложил Измаил. Подошедшие вскоре главные силы русских расположились полукругом в четырех верстах от крепости. Флотилия де Рибаса начала возводить батареи на о. Чатал. На предложение о сдаче Айдос-Мехмет-паша отвечал, что не видит, чего ему бояться. Гарнизону Измаила была зачитана воля султана: всем, кто переживет взятие крепости, отрубят голову. Потемкин приступил к «правильной осаде». С наступлением сырости и холодов выяснилось, что от нее больше страдают русские, чем турки. В войсках, и так уступавших в численности турецкому гарнизону, распространялись болезни и деморализация. Не хватало продовольствия. Даже у Потемкина, накрывавшего стол на восемь приборов, досыта могли наесться только двое обедающих.

Осада продвигалась худо и из-за отсутствия единоначалия. Рибас, не подчиненный Потемкину, заявил, что идет к Суворову под Галац для совместных действий. На военном совете, собравшемся в конце ноября, многие генералы так же решили отвести корпуса на зимние квартиры и советовали Потемкину ограничиться до весны простой блокадой города.

Потемкин оказался в чрезвычайно трудном положении. Он понимал, что закончить кампанию, начавшуюся с обещаний навести на турок ужас, взятием нескольких неважных крепостей нельзя. С другой стороны, он видел, что Измаил — не Очаков и для покорения его потребуются решительность и военные знания, которыми сам князь не обладал. Взвесив всё, Потемкин принял последнее решение, которое у него оставалось: 25 ноября он вызвал под Измаил Суворова. «Поспеши, мой милостивый друг, — писал светлейший. — Много там равночинных генералов, а из того выходит всегда род сейма нерешительного. Есть слабые места, лишь бы дружно шли! Огляди всё и распоряди и, помоляся Богу, предпринимайте». По сути, Потемкин предоставлял Суворову карт-бланш. Александр Васильевич так и воспринял этот вызов.

Узнав о решении Потемкина, Рибас остался, отписав Суворову: «С таким героем, как вы, все затруднения исчезнут». Однако часть сухопутной армии уже снимала осадные орудия и уходила на зимние квартиры, остальные «тоскливо ждали своей очереди». Потемкин снова заколебался, но 30 ноября получил от Суворова записку: «Получа повеление вашей светлости, отправился я к стороне Измаила. Боже, даруй вам свою помощь». По лагерю распространился слух о прибытии Суворова. «Как только прибудет Суворов, крепость возьмут штурмом», — выражал общее мнение в частном письме один из офицеров. Войска стали возвращаться под крепость.

Суворов отрядил под Измаил Фанагорийский гренадерский полк, 200 казаков, 1000 арнаутов, 150 охотников Апшеронского полка, 30 лестниц и 1000 фашин. Сам же, торопясь, выехал вперед в сопровождении одного казака.

Утром 2 декабря на заснеженной равнине перед Измаилом показались два всадника на низкорослых донских лошадках. Один из них был в мундире, другой в тулупе и с узелком в руках. Ошибиться было невозможно. Громовое «Ура!» прокатилось по русскому лагерю: солдаты встречали Суворова.

Александр Васильевич сразу же поехал осматривать укрепления Измаила. Вернувшись с рекогносцировки, произвел смотр войск. Картина вырисовывалась неприглядная. За мощными укреплениями Измаила засел сытый, одетый, отлично вооруженный гарнизон, усиленный отступившими из сдавшихся крепостей отрядами до 42 тысяч человек (8 тысяч конницы и 34 тысячи пехоты). В русском лагере находилась 31 тысяча полуголодных, страдавших от холода людей (в том числе больше 10 тысяч казаков и регулярной кавалерии), из которых многие были больны. Осадной артиллерии не было, полевая имела один комплект боезаряда на орудие.

Увидев всё это, Суворов пришел к выводу: штурм необходим.

В тот же день лагерь ожил. Вскоре каждый солдат знал свое место и задачу. Было заготовлено 40 больших лестниц и 2000 фашин. Суворов целые дни проводил с солдатами, ободряя их. «Валы Измаила высоки, рвы глубоки, а все-таки нам надо его взять: такова воля матушки-государыни», — говорил он. «С тобой возьмем», — звучало ему в ответ.

Солдаты не знали, что происходит в душе их любимого генерала, как ни в чем не бывало готовящегося взять сильнейшую в Европе крепость. На карту была поставлены судьба войны, жизнь тысяч людей, его репутация непобедимого полководца. Понимая всё это, Александр Васильевич старался не сопоставлять эти соображения с имеющимися в его распоряжении возможностями, гнал черные мысли или старался не додумывать их. Порой он вспоминал обещание султана измаильскому гарнизону и сознавал, что и сам не позволит ни себе, ни другим пережить поражение.

Чтобы приучить солдат не бояться измаильских укреплений, в стороне от города вырыли ров и насыпали вал наподобие тех, что прикрывали город. По ночам здесь проводились учения, включавшие в себя, помимо прочего, и удар штыком в фашины, обмотанные алыми чалмами. До этого в русской армии никогда не применялись чучела для отработки штыкового удара (солдаты кололи штыком пустоту), и нововведение Суворова многим офицерам показалось нелепой причудой.

Для отвлечения внимания турок от приготовлений к штурму Суворов распорядился возводить на флангах батареи, будто бы для возобновления осады. Одновременно он вступил в переговоры с Айдос-Мехмет-пашой. 7 декабря Потемкин послал в Измаил предложение о сдаче крепости, уведомив сераскира о прибытии Суворова и грозя городу участью Очакова. Александр Васильевич к письму Потемкина приложил свою записку: «Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войсками сюда прибыл. Двадцать четыре часа на размышление — воля; первый мой выстрел — уже неволя; штурм — смерть. Что оставляю вам на рассмотрение». Но двукратное отступление русских от Измаила (в прошлом и этом году) сделало турок невосприимчивыми к угрозам. Один из пашей гордо сказал русскому парламентеру, знавшему турецкий язык:

— Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил.

Сераскир прислал свой ответ на следующий день к вечеру: он предлагал заключить перемирие на десять дней. Было ясно, что турки просто тянут время. Когда утром 9 декабря сераскир прислал за ответом, Суворов заявил послу,что если к концу дня на городской стене не появится белый флаг, то Измаил подвергнется беспощадному штурму. Флаг, конечно, не появился.

Вечером того же дня Суворов собрал военный совет. Советоваться, собственно, было не о чем, всё было готово к штурму. Но Суворову важно было передать свою решимость другим командирам. Этой цели он добился. По обычаю младший из присутствующих, бригадир Платов, первым произнес свое решение: «Штурм!» Это слово повторили за ним и 12 остальных военачальников. Приступ был назначен на 11 декабря.

10 декабря в русском лагере появились турецкие перебежчики. Они показали, что в городе дела обстоят далеко не так благополучно, как думали многие в русском штабе. В Измаиле считали, что русских скопилось до 85 тысяч и ежедневно ожидали штурма. Половина гарнизона не спала каждую ночь, сераскир, аги и паши постоянно проверяли посты. Жители желают сдачи города, но военное начальство держат их в страхе. Выслушав перебежчиков, Суворов приказал довести эти сведения до всех — от офицера до рядового.

Войска заканчивали последние приготовления. Над лагерем целый день взлетали ракеты, чтобы приучить к ним турок. Офицеры разъясняли солдатам суворовскую диспозицию: овладеть валом, но в город не входить, пока не взломают ворота; под бастионами отыскивать пороховые погреба и ставить рядом караулы; начав атаку, не останавливаться; во время атаки ничего не поджигать; при колоннах иметь стрелков и рабочую команду; христиан, безоружных, женщин и детей не трогать. Солдаты слушали внимательно, но, расходясь, обещали друг другу не оставить в живых в Измаиле ни единой души.

Весь день шла бомбардировка города с острова, флота и фланговых батарей. Турки сначала отвечали горячо, после полудня реже и к ночи смолкли. Измаил сильно пострадал, но и у русских взорвалась бригантина с 200 человек экипажа. Ночью в Измаил бежали двое казаков, и таким образом турки были предупреждены о завтрашнем штурме.

Ночью над Измаилом и русским лагерем повисла тишина — слышны были только крики дозорных и лай собак. Суворов не спал, ходил по бивакам, заговаривал с солдатами, напоминал былые победы, внушал уверенность и решимость:

— Что за люди, что за солдаты! И прежде они делали чудеса, а что сделают они сегодня!

Несмотря на то, что войска восемь месяцев не получали жалованья (даже офицеры обносились так, что не имели нижнего белья) и что продовольствия хватало только на то, чтобы не умереть с голоду, «дух армии был превосходен» (Ланжерон).

Вернувшись к своему биваку, Суворов прилег к огню, но заснуть не мог... Курьер привез ему письмо от австрийского императора, Александр Васильевич не стал его распечатывать.

В три часа утра над лагерем взвилась первая сигнальная ракета. Войска поднялись и направились к исходным позициям. В четыре часа, по второй ракете, они построились. В половине шестого третья ракета известила о начале штурма. Окутанные густым туманом, колонны в полной тишине двинулись на город.

Штурм велся девятью колоннами. С севера и запада наступали первые три колонны генерал-майоров Львова, Ласси и Мекноба, с востока — четвертая (Орлов), пятая (Платов) и шестая (генерал майор Голенищев-Кутузов). Колонны Орлова и Платова состояли из спешенных казаков с укороченными пиками, а колонна Кутузова — из новобранцев. Впереди колонн шла цепь егерей. С юга для десанта с реки также были отряжены три колонны — генерал-майора Арсеньева, бригадира Чепеги и майора Маркова. Кавалерийский резерв бригадира Вестфалена располагался на севере и западе, напротив трех городских ворот, готовый поддержать атаку после их взятия. Суворов находился на северной стороне Измаила, недалеко от третьей колонны.

Тишину нарушили турки, открывшие адский огонь с расстояния 300–400 шагов. Измаил опоясался огненным кольцом. Сразу же в бой вступили и 500 русских орудий. К туману прибавились клубы порохового дыма, скрыв из глаз укрепления города.

Русские колонны перешли на бег. Первой на вал ворвалась вторая колонна Ласси. Первая колонна Львова под огнем обошла каменный редут Табия и вступила в бой с турками, предпринявшими вылазку. Львов был ранен и сдал командование полковнику Золотухину, который с помощью резерва отбил контратаку, ворвался на штыках на вал и, овладев Бросскими воротами, соединился со второй колонной.

На противоположной стороне шестая колонна Кутузова овладела бастионом, но встретила жестокое сопротивление турок на валу. Кутузов дважды оттеснял турок к городской стене и вновь был принужден отходить на вал. Суворов послал ему на помощь резерв вместе с приказом о назначении Кутузова комендантом Измаила, а также с извещением о том, что им, Суворовым, уже послан рескрипт императрице о взятии города. Кутузов лично повел войска в атаку и овладел восточными Килийскими воротами. Атака стоила ему глаза.

Еще труднее пришлось четвертой и пятой казачьим колоннам. Янычары при вылазке сумели зайти во фланг четвертой колонне и разрезали ее надвое. Они легко перерубали ятаганами казацкие пики, казаки гибли в темноте сотнями. Пятая колонна, услышав о бедственном положении соседей, заколебалась и была сбита в ров, по пояс заполненный ледяной водой. Резерв, посланный Суворовым, был также отбит и потерял всех офицеров. Турки неистовствовали, чувствуя, что берут верх; русские были готовы обратиться в бегство. Неожиданно полковой священник Трофим Куцинский поднял крест и бросился на янычар, увлекая за собой солдат. В одно мгновение всё переменилось. Воодушевление охватило русских, бой закипел с новой силой. Все вышедшие из крепости турки погибли. Не снижая темпа, Платов с криком: «Братья! Русские! С нами Бог и императрица! За мной, вперед!» — повел казаков на вал и овладел им. Наиболее мощные укрепления пришлось штурмовать третьей колонне Мекноба. Вал и ров здесь были таковы, что русским, для того чтобы преодолеть их, приходилось связывать вместе 10–12 метровые лестницы. Наверху их ждал такой отпор, что сбить турок с вала они смогли только с помощью резерва. В схватке Мекноб был ранен.

Удачно действовал и десант Рибаса, однако большинство его офицеров также выбыли из боя.

К восьми часам утра вся ограда крепости находилась в руках у русских. Войска понесли огромные потери; численное меньшинство русских стало еще заметней. Колоннам было приказано быстрее перевести дух и приступить к штурму городской стены, пока неприятель не опомнился. Турки собирались в кучи на стенах, башнях, улицах напротив русских колонн и готовились к отпору.

Прозвучал сигнал атаки, и завязался бой, еще более кровопролитный, чем прежде. Штурм велся одновременно со всех сторон, и везде русские встречали ожесточенное сопротивление. Через захваченные ворота колонны ворвались в город, и сражение распалось на множество схваток, не связанных друг с другом и никем не руководимых. Бои шли на каждой улице, площади, в каждом доме. Особенно упорно турки отстаивали «ханы» — гостиницы, где могло вместиться значительное число солдат. Так, килийский паша заперся в одном из «ханов» с 2 тысячами янычар. Русским пришлось предпринять настоящий штурм гостиницы, с использованием артиллерии и лестниц. Янычары дрались отчаянно, в плен сдалось всего 250 человек. Во всем городе турки словно обезумели и не щадили себя. Даже женщины кидались на русских с кинжалами. В довершение общего смятения тысячи лошадей вырвались из конюшен и носились по горящим улицам, оглашая воздух диким ржанием.

В свою очередь, и русские рассвирепели от столь яростного сопротивления. Несколько часов солдаты занимались только убийствами, позабыв о грабеже. В Измаил вступили и пехота, и кавалерия, но «работала» одна пехота, а конница в основном забирала пленных. Наибольший урон терпели спешенные казаки четвертой и пятой колонн. Был момент, когда они попали в окружение на площади, и только резерв вновь спас их от истребления.

И всё-таки кольцо вокруг центра города постепенно сжималось. Первым к центру добралась колонна Ласси. Здесь ее встретил Максуд-Гирей, татарский хан чингизовой крови, и несколько сотен татар, укрепившихся в армянском монастыре. Максуд-Гирей показал себя достойным своего предка и погиб вместе с большинством соплеменников. Отказался сдаваться и другой татарский предводитель Каплан-Гирей (победитель Кобурга при Журже), окруженный с пятью сыновьями и 5 тысячами турок и татар. Он стал свидетелем гибели всех своих сыновей и в отчаянии бросился на штыки.

К часу дня почти весь город был занят. Сопротивление еще продолжалось в мечети, двух «ханах» и на редуте Табия. Сераскир засел в одном из «ханов» с 2 тысячами янычар. Полковник Золотухин атаковал «хан» без всякого успеха, пока подоспевшие пушки не выбили ворота. После схватки во дворе турки сдались вместе с Айдос-Мехмет-пашой. Во время сдачи оружия какой-то егерь, пробегавший мимо, заметил на сераскире богатый кинжал и стал вырывать его из-за пояса. Один из янычаров выстрелил в егеря, но промахнулся и попал в русского офицера. Солдаты сочли это вероломством и перекололи почти всех; Айдос-Мехмет-паша получил 16 штыковых ударов. Офицерам удалось спасти не более сотни пленников.

В четыре часа пополудни всё было кончено, и солдаты предались безудержному грабежу, продолжавшемуся трое суток. Первую ночь треск ружейных выстрелов не прекращался — солдаты ловили укрывавшихся янычар и расстреливали жителей, укрывавших свое добро. Улицы были завалены голыми, обобранными трупами. Несколько турок поодиночке под покровом темноты пытались взорвать пороховые погреба в разных местах города, но караулы не дали им этого сделать.

На следующий день был отслужен торжественный молебен под гром орудий. Суворов ходил по полкам и объявлял благодарность. Несмотря на вторую бессонную ночь, он был светел и легок. Он понимал, что одержал не просто очередную славную победу. На этот раз он совершил невозможное. Сознание этого гнало все суетные мысли прочь. Он сдержанно донес Потемкину: «Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший перед высочайшим троном Ея Императорского Величества кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю вашу светлость».

Кутузов как комендант Измаила занимался расчисткой города от трупов и подсчетом трофеев. Убитых турок оказалось так много, что их даже не было времени хоронить, и их тела с помощью пленных в течение шести суток просто сбрасывали в Дунай. Гарнизон и население крепости были вырезаны почти поголовно: погибло 26 тысяч турецких солдат, 5–6 тысяч обывателей мужского пола, до 3 тысяч женщин и детей. 9 тысяч турок попало в плен (из них на другие сутки умерло от ран 2 тысячи человек). Было захвачено 265 пушек, 364 знамени, 42 судна, 10 тысяч лошадей, не считая прочего имущества. Русские потеряли 4 тысячи убитыми; из 6 тысяч раненых выжило только 2 тысячи человек. Из 650 офицеров, принимавших участие в штурме, 400 были убиты.

Измаильскую добычу Потемкин назвал «чрезвычайной». Суворов в письме Кобургу определял ее более чем в миллион рублей. Солдаты щеголяли в золоченых знаменах, обернутых вокруг пояса; у каждого были пленные. Вещи и драгоценности сбывались за бесценок, за бутылку вина расплачивались горстью жемчуга. Суворов по своему обыкновению ни до чего не коснулся и отверг все подношения. Солдаты умоляли его принять хотя бы коня в богатом уборе, но Александр Васильевич отвечал, что уедет отсюда на том же донском коне, который привез его сюда. «Наш Суворов в победах и во всем с нами в паю, только не в добыче», — говорили солдаты.

Суворов впоследствии не раз возвращался мысленно к штурму Измаила, порой удивляясь сам себе и беспредельной храбрости армии. Однажды, спустя два года, проезжая мимо одной крепости в Финляндии, он спросил адъютанта, можно ли взять эту крепость штурмом.

— Какой крепости нельзя взять, если взят Измаил? — без запинки ответил адъютант.

Суворов на минуту задумался и сказал:

— На такой штурм, как измаильский, можно пускаться один раз в жизни.

Впечатление от падения Измаила было огромно. Конференция в Систово прервала свою работу. Гарнизоны турецких крепостей разбегались. В Браилове жители умоляли пашу не медлить со сдачей города при появлении русских; в Бухаресте известию о взятии Измаила не верили, несмотря ни на какие подтверждения; в Богоявленске пленных турок объял такой ужас, что пристав счел необходимым снестись с Потемкиным. В Константинополе вспоминали легенду о том, что с севера придет белокурый народ, который вытеснит мусульман из Азии. Султан строго запретил писать и говорить о русских.

В России гром Измаильской победы пробудил муз всех поэтов от Державина до Петрова. Отовсюду к Суворову неслись поздравления. Принц де Линь младший, раненый при штурме, называл его «идолом всех военных», а де Линь-старший писал Александру Васильевичу, что если бы в графское достоинство возводили за сотую часть того, что сделал Суворов, то графов было бы весьма немного и что дружба такого человека приносит патент чести и достоинства. В Петербурге восторгом были охвачены все. Екатерина II, рискуя оскорбить самолюбие Потемкина, писала ему: «Измаильская эскалада города и крепости, с корпусом вполовину против турецкого гарнизона, почитается за дело, едва ли в истории находящееся».

Потемкин в Яссах готовил герою торжественную встречу. По улицам были расставлены сигнальщики, которые должны были предупредить светлейшего о приближении Суворова; адъютанту Потемкина велено было не отходить от окна.

Суворов, отписав Потемкину из Измаила, что войска готовы умереть за него, а сам он «желал бы коснуться его мышцы и в душе обнимает его колени», приехал в Яссы ночью и заночевал у своего старого знакомого-полицмейстера, попросив не разглашать его приезд. Утром Александр Васильевич надел парадный мундир, сел в колымагу хозяина и отправился к Потемкину. Лошади были в шорах, кучер в длинном плаще, лакей на запятках в жупане с широкими рукавами: так обычно ездили архиереи и другие духовные лица, поэтому на улице Суворова никто не узнавал. Только адъютант, стоявший у окна во дворце Потемкина, узнал его при выходе из экипажа и доложил хозяину. Потемкин поспешил на лестницу, но Александр Васильевич уже прыжками поднимался по ней. Они обнялись и поцеловались. Потемкин, желая проявить великодушие и милость, спросил покровительственным тоном:

— Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?

— Ничем, князь, — раздраженно ответил Суворов, — я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме Бога и государыни, никто меня наградить не может.

Это был ответ равного. Потемкин не ожидал ничего подобного, побледнел, отвернулся и прошел в залу. Здесь Суворов подал ему строевой рапорт. Потемкин холодно принял его, они молча походили по зале, раскланялись и разошлись. Суворов почувствовал свою силу; солдат попытался распрямиться перед вельможей. Увы, он недооценил могущество Потемкина, не далее как в прошлом году оттершего Репнина от чина фельдмаршала. Непобедимый на поле сражения, Александр Васильевич был наивен и беспомощен в придворных баталиях. Он надеялся на заступничество Екатерины II, не зная, что всеми своими наградами обязан Потемкину, в чьих глазах он и теперь оставался тем же Суворовым, которому светлейший некогда жаловал шинель со своего плеча.

Александр Васильевич, как и многие другие, был введен в заблуждение относительно степени влияния Потемкина быстрым возвышением Платона Зубова, последнего фаворита императрицы, забиравшего в свои руки всё большую власть. Но Потемкин, проявлявший гораздо более поворотливости на дворцовом паркете, чем на полях сражений, как сумасшедший бросился в Петербург — «зуб дергать». Война больше не интересовала его. Хотя Балканы были полностью открыты для вторжения, он посчитал, что «достаточно достигнутых успехов». В Петербурге светлейший был успокоен расшитым алмазами фельдмаршальским мундиром, 200 тысячами рублей и вторично подаренным ему Таврическим дворцом (подарив дворец в первый раз, Екатерина II затем выкупила его за полмиллиона рублей). Обойтись без старого любимца императрица уже не могла, Потемкин остался в прежней силе. Суворов почувствовал это, приехав в столицу несколькими днями позже светлейшего. «Идол всех военных» был награжден за «дело, едва ли в истории находящееся» памятной медалью и произведен в подполковники Преображенского полка (полковником была сама императрица). В этом назначении не было ничего особенного: так отличались все старые заслуженные генералы. Суворов стал одиннадцатым подполковником в полку. На этом милости закончились. Общество недоумевало, завистники радовались. Но Потемкину было мало этого, и он готовил новый удар. В апреле должен был состояться грандиозный праздник по случаю побед над турками, и светлейший считал, что присутствие на нем героя Рымника и Измаила необязательно. Его ждала ссылка в Финляндию.

• Книгу историка Сергея Цветкова «Суворов» представляет издательство «Директ-Медиа». Автор прослеживает путь Александра Суворова от рядового Семеновского полка до генералиссимуса русской армии. Суворов изображен без «хрестоматийного глянца», человеком, связанным живыми нитями с добродетелями и пороками своей блестящей и противоречивой эпохи и умеющим быть великим благодаря и часто наперекор ей. Личность полководца представлена на широком историческом фоне. Читатель имеет возможность познакомиться с придворной историей России XVIII века, с жизнью европейских стран — Польши, Пруссии, Франции, с известными историческими деятелями того времени.

Еще о незаурядных людях, оставивших яркий след в истории, можно прочитать здесь:

• Анархистка Маруся: войска предпочитали отступить, если слышали о приближении банд атаманши
• Легендарный разведчик Рихард Зорге еще был блестящим ученым, и секреты ему несли сами…
• Легендами не рождаются, легендами умирают: история Че Гевары

Polit.ru

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Полководцы Великой войны: рейтинг от Сталина
  
  А действительно – кто был лучшим с точки зрения Верховного главнокомандующего? Расхожая точка зрения – Жуков. Вот и Парад Победы 24 июня 1945 года принимал именно он. А командовал парадом Рокоссовский, что тоже символично – его нередко называют «вторым после Жукова». Однако львиная доля возвышения обоих полководцев (особенно Жукова) приходится на 1970-е годы и позже. А как ситуация выглядела в годы войны и первое время после Победы, пока страну возглавлял Сталин?
• Правда о Победе
  
  История – служанка политики, взгляд на прошлое, исходящий из сиюминутной конъюнктуры? Или все-таки наука, одна из сфер наших знаний, требующая точности и беспристрастности?
• «А иначе зачем на земле этой вечной живу?»
  
  К 100-летию со дня рождения Булата Окуджавы и Юлии Друниной.
• Люди доброй воли Иммануила Канта
  
  Философ Иммануил Кант не бывал в Иркутской области. Он практически никогда не покидал родного Калининграда, триста лет назад и до 1946 года называвшегося Кенигсбергом. Но его философские труды, его идеи шагают и по Сибири. Особенно актуально их вспомнить в апреле.
• Золотой век Зои Богуславской
  
  Зоя Богуславская – знаменитая российская писательница, эссеист, искусствовед и литературный критик, автор многочисленных российских и зарубежных культурных проектов, заслуженный работник культуры РФ.
• БАМ – ССО – ВЛКСМ
  
  На прошлой неделе побывал сразу на нескольких мероприятиях, связанных с аббревиатурами, вынесенными в заголовок, и нахлынули воспоминания. Правда, они (воспоминания) выстроились в голове в обратном порядке, нежели в заголовке. Впрочем, так и было в истории. И в жизни…
• Чутье. Рассказ Владислава Огаркова
  
  Эту историю поведал Эдуард Копица, мой знакомый, живший в северном Усть-Илимске. Водитель грузовиков и автобусов, простой и светлый человек, он очень любил природу и многое знал о ней. Увы, ушедший туда, откуда не возвращаются.
• День Победы: страницы жизни Виктора Секерина
  
  Виктор Павлович Секерин в 70-е годы заведовал кафедрой и аспирантурой на факультете иностранных языков КГПИ. Он поражал эрудицией, смелостью, раскованностью, ораторским мастерством. Сердце его не выдержало перегрузок в 58 лет. О его жизни и пойдет речь.
• Защитники, или Воспоминания новоявленного бравого солдата Швейка о превратностях воинской службы
  
  Почти вся история человечества прошла в войнах и вооруженных конфликтах. Причин тому множество, всех их и не перечислить, да и такой задачи автор не ставит. Куда интереснее вопрос о роли подготовки военных кадров для успешной защиты Отечества. Автору на примерах своей биографии представилась возможность рассказать, как его в очень давнюю эпоху готовили защищать свою страну. И первым моим рассказом будет повествование о начале моей воинской «карьеры» в послевоенной Одессе. Александр Табачник
• Не судьба?
  
  Судьба некоторых книг складывается словно по драматическому сюжету. Недавно мне довелось ознакомиться с повестью Г.П. Баранова «Злой Хатиман. Записки военного разведчика», которая могла прийти к читателям ещё в конце 80-­х. Но не пришла. И вот тут интересно разобраться – почему...
• Фронтовик, писатель, гражданин: сто лет Виктору Астафьеву
  
  1 мая исполнится 100 лет со дня рождения Виктора Астафьева
• Какой была в СССР бытовая техника
  
  Президент Владимир Путин сказал, что «в СССР выпускали одни галоши». Такое высказывание задело многих: не одними галошами был богат Советский союз, чего стоила бытовая техника!
• 90-е: лихие или бурные?
  
  «Эта песня хороша – начинай сначала!» – пожалуй, это и о теме 1990-х годов: набившей оскомину, однако так и не раскрытой до конца.
• «…Я знаю о своем невероятном совершенстве»: памяти Владимира Набокова
  
  Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13 дней.
• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?