Где-то радость, где-то горе

Помните Матрёну Григорьеву из рассказа А. Солженицына «Матрёнин двор» – одинокую женщину лет 60, немудреное имущество которой – грязно- белая коза, колченогая кошка да фикусы? У моей соседки козы нет. Ей уже под 80. А зовут её Мария Васильевна Храмцова. Как и Матрёна, она похоронила мужа и живёт одна.

Дом Марии Васильевны небольшой – три окошка в ряд, крашен зелёной краской. В палисаднике, загораживая свет, густо разросся куст сирени. Двор старательно выложен кирпичиками. Вдоль забора во всю длину двора аккуратно сложены и бережно укрыты от дождя листами железа поленницы дров – хватит на долгую зиму. Перешагивая ступеньки крыльца, попадём в сени, дальше – в кухню. Там половину пространства занимает печь – беленая голубой известью, с выкрашенными чёрным железным кантом, вьюшкой, поддувалом и духовкой, с боками, любовно отделанными светло-синей кафельной плиткой. Тут просится с языка модное словцо: не просто печь, а печь с аксессуарами. Цветной самотканый половик длинной лентой пересекает кухню и теряется в дверном проёме комнаты. Напротив печи стол, застеленный клеёнкой, каких теперь не делают: на тканевой основе едва видны крупные, когда-то фиолетовые цветы.

В комнате приветливо распахнуло зеркала трюмо. У стены – высокая старинная железная кровать с блестящими металлическими спинками. Кровать, на которой не просто спят, а почивают после трудов праведных – уж столь величественно она смотрится. В изголовье – две взбитые подушки одна на другой, прикрытые лёгкой кружевной накидкой. В углу – швейная машинка со столешницей, большим колесом и широкой педалью-качалкой для ног.

– Мама у меня всё шила – говорит Мария Васильевна – Пятеро нас у неё было. Всех обшивала. Вот пойдёт в магазин, ситца возьмёт, сошьёт платье и скажет: «На, Мария, тебе новое платье». А перед смертью и говорит: «Мария, ты возьми машинку. А то кто-нибудь другой возьмёт». Ну, я взяла и шью теперь. И Люба давеча приходила – правнуку пелёнки шила. Байковые, мяконькие...

«А раньше какой материал-то был? – спрашивает. И сама отвечает: «Ситец, сатин да крепдешин. Больше никакого и не было». И вновь спрашивает: «А щас ты посмотри, чо творится? Зайдешь в магазин – аж полки трещат».

Несуразно глядится в этой обстановке новенький телевизор, занявший место взамен сгоревшего старого. Он тоже удостаивается внимания хозяйки: «Вон и телевизиры щас каки-то не таки, как раньше были. – Мария Васильевна берёт в руки пульт, раздумывает, какую кнопку нажать и вздыхает. – Сколько вон тут энтих каналов!»
Очков Мария Васильевна не носит, она хорошо видит и, не напрягаясь, читает бегущую строку: «Выполняю рефераты, контрольные и курсовые по юридическим и экономическим дисциплинам...» – и тут же комментирует: «Раньше такую ерунду не показывали».

Она недоумевает, отчего торгуют шпаргалками, а я ломаю голову над её окнами. Вторые рамы уже вставлены. Между стёклами снизу во всю ширину окна лежит желтоватое облако пуха. Мелкие его частицы нежно светятся в лучах солнца.

– Что это? – теряюсь я в догадках.

– Камыш. На болоте насобирала и натеребила. А потом газету скрутила и сверху камыш положила. А вата-то чо? Вата пачкается. Оглянулась – уже чёрная.

Мария Васильевна уже привыкла вести хозяйство одна. Всю мужскую работу сама выполняет. Зимой – дров и угля к печке занести, воды навозить, снег убрать. Летом – огород вскопать, картошку посадить. Труда хватает.

В магазин в двух остановках от дома она ходит пешком. Выйдет за ворота в бордовом пальто, сером пуховом вязаном берете, с кожаной хозяйственной сумкой, стукнет у калитки деревянной задвижкой, накажет соседке: «Смотри тут!» – и степенно отправится в путь. Высокая и прямая, как сибирская сосна, через минуту она скрывается за поворотом.

Я видела, как Мария Васильевна колет дрова: берёзовые чурки, что сын напилил и привез, устанавливает на толстый чурбан и, заранее прикинув, сколько поленьев выйдет, основательно размахнувшись, точным ударом раскалывала. Когда поленьев становилось под ногами много, она укладывала их в поленницу. Немного передохнув, вновь взмахивала топором. На следующий день, правда, пришел внук и переколол все оставшиеся чурки.

У Марии Васильевны трое детей. Все получили высшее образование, обзавелись семьями и живут отдельно. О матери не забывают. Приходят, помогают. Есть и правнуки.

Она любит вспоминать, «как было раньше» и рассказывает так, что заслушаешься.
– Помню, в школе собрали нас на линейку. Учительница и говорит: «Так, ребята, Бога больше нет. Пришла советская власть. Нужно надевать красные галстуки». Галстуки были сатиновые. А потом что? Обратно – нету советской власти. Это что же получается? Раньше Бога не было, а теперь есть?

– После войны, помню, карточки на всё были. Хлеб по карточкам. Придёшь в магазин – ты уже там записанный. Отметят. Взвесят. Сахар также. К нам в магазин икру красную привозили, но дорога была: смотрели на её. Работали тогда по 12 часов кажный день. Отдыхали тока в воскресенье. А хлеб-то какой раньше был – вот таки булки! (Она, убеждая меня, развела ладони в стороны на полметра.) Пышный. Ноздристый. Вкусный! Особенно пшеничный хорош был. А щас? Другой раз даже исть не хочется. И булки каки-то малюсеньки.

Она часто повторяет: «Не жизнь, а кара пришла». И сейчас, сидя на высоком табурете, в платочке домиком, поставила ноги на перекладину, положила руки на колени, смотрит мне в глаза и громко, сердито повествует, откуда она это знает: «Не жизнь, а форменная кара. Помню, говорил нам свекор, что с 2003 года жизнь будет другая. Будет конец белого света. Конец русского народа. А в магазинах всё-всё, говорит, будет лежать. А брать будет не на что и некому. А я говорю: «Как не на что? Мы же работаем, деньги получаем?» А он: «В то время у вас и работы не будет. Вот».

– А чо? Это не правда, чо ли? То, бывало, у нас в любое учреждение зайдешь – и тебя возьмут кем-нибудь. А щас? Куды ни сунься – всюду пень да колода. Там – нету, там – нету. Говорил свекор, что все окна на магазинах будут засечены, как в тюрьме». Я говорю: «Да ты чо?» А он: «Вот доживете и будете меня вспоминать. А девицы – бесстыжие лица – будут ходить полуголые».

– Ну чо? Сейчас не полуголые ходят? – наступает Мария Васильевна. – Ты посмотри по телевизиру: плавочки вот такие – клином, отцепила – и голая. Ну, к чему это? Вот и идёт всё к концу света русского народа, – вздыхает Мария Васильевна. – Русского-то народу у нас всё меньше. Рождаются мало, а умирают сколько, посмотри – оё-ё! Я вот лежала в роддоме три раза. У нас по 10-15 человек в сутки рожали. А щас одного не рождают и не кажный день. И то – оставят и уходят. Да. Не жизнь, а кара...

На вопрос: «А как вам живется?» – Мария Васильевна отвечает просто: «А я пенсию получаю. Огород сажу. А если я в казёнщине-то жила, я бы голодом сидела – за квартиру-то платить надо. А есть тогда чо? Ты пойди, купи и живи. Не жизнь, А кара пришла…

С картошки она переходит на праздники: «Раньше пели песни, хорошие песни были. Таких гулянок, как щас, не было. Щас придут, посидят, выпьют. Не споют песни. И уходят, так ведь? А раньше все время песни пели. У меня Серёжа играл на гармони. Бывало, выйдем во двор, он играет, а мы поём и пляшем».

Та гармонь сейчас у неё на шкафу под потолком, в чёрном ящике с застежкой.

– А сейчас кто-нибудь из родственников играет?

– Маринка чо-то начинала...

Сняв футляр, Мария Васильевна щелкнула застежкой. Блеснул перламутром малахитовый корпус гармони. Ярко-красные меха не хотели расходиться – давно её не брали в руки.

– А радость у вас в жизни была? – спрашиваю.

– Ну как? Всяко было. Радость? – И вдруг она меня переспрашивает: «Чо, ты без радости живёшь?» – и продолжает:

– Где-то радость, а где-то и горе. Всяко быват. У меня нынче помидоры остались, вот и думаю: куды девать? И вот энтим соседям, – махнула рукой влево, – отдала. Соседка пришла, значит, и прямо без всего. Я говорю: «Дак ты как их понесешь? В пригоршне? Первый раз, чо ли? Я ей свой таз дала. Только дала – Виталя мой приехал: «Мам, поехали на «Парус». И мы поехали... Соседка вернула таз и десятку в него положила. А у меня Андрей дома был, баню топил. Прихожу, а он говорит: «Тебе соседка отдала таз и десятку». Ну, я вышла в огород и говорю ей: «Ты зачем мне отдала деньги? Я ж тебе так дала. Вот и радость».

На столе появилась алюминиевая, потемневшая от времени хлебница с нарезанными ломтями чёрного хлеба, тарелка щей, чугунок пшенной каши и банка деревенской сметаны.

– Ну, давай, бери хлеб-то, – потчует хозяйка. – Вот сметанка. Вот ложечка...

И будто бы продолжая эту уменьшительную форму слова, предлагает, нарушая все правила русского языка:

– Ложь побольше сметаны.

– Хватит, – отвечаю я.

– Чо хватит-то! – отобрала ложку и, зачерпнув сметаны, отдала, приговаривая: – Ешь, да помалкивай.

А сама не молчит, говорит: «Я без супу не живу. Суп обязательно надо есть. Я всегда на обед суп ем. Ну, ничо?»

– Вкусно.

– Может, киселек будешь, а?

(Киселек облепиховый, кисленький, только что занесен из сеней).

– Соседка моя тоже ведь одна живёт. Я в киоску сёдня пошла за хлебом. Она говорит: «Ты чо делаешь?» А я говорю: «Баню топлю». «Ой, – говорит, – у тебя помыться-то можно?» Я говорю: «Ну приходи». Она постряпала печенюшек и мне принесла. Я говорю: «Зачем печенюшки-то?» А она говорит: «Надо делиться. Ты же, этаво, воды набрала, накипятила».

На столе появляется тарелка с маслятами.

– Да ты возьми, попробовай, – потчует хозяйка. – Вкусно?

– Вкусно, – млела я от удовольствия. Грибы таяли во рту.

– Чеснок, укроп. Больше ничо не ложу.

– А на зиму заготовки делаете?

– А как же? Огурцов нынче с помидорами 15 банок посолила. Хватит мне на зиму.

И, будто подводя итог сказанному, вздохнув, проговорила:

– Так я и живу. Чо надо? Сытая? Сытая! Хожу ещё. Другой раз чо-то зло возьмет, а и поругаться не с кем…

В эту минуту открылась дверь и с полотенцем на голове показалась краснолицая соседка. Тяжело дыша, перешагнула порог.

– Ой, господи, боже мой, – запричитала Мария Васильевна. – Как же ты быстро. Ну, ничо? Попарилась?

– Попарилась. У вас пару много.

– Чайку, может, попьешь?

– Нет, спасибо, Маша, – проворковала соседка, устраиваясь на предложенном табурете.

А Мария Васильевна говорила:

– Вот я в бане своей вымоюсь и хожу потом дня три-четыре, как будто на мне ничо не одето. Как- то легко, хорошо. А к Любе приду, в ванной пополоскаюсь и назавтра не чувствую, что и мылась-то…

Марьи Васильевне должны были привезти уголь. Надо было подготовить под него место. Накинув на голову красный шерстяной платок, завязав его узлом на затылке, она накинула телогрейку, и мы вышли на улицу.

В плотно облегающей фигуру телогрейке, из-под которой видна широкая, из плотной ткани коричневая юбка, Мария Васильевна ловко орудовала граблями, собирая листья и траву в кучу. Потом запалила её, ветер разносил клубы дыма по всей поляне.

Мы стояли у догорающего костра и граблями шевелили тлеющую в золе траву.

– Ну, вот у нас и чисто, – глядя на меня, с улыбкой проговорила Мария Васильевна. От работы волосы выбились у неё из-под платка, а разгоревшийся румянец и повеселевшие глаза молодили лицо.

Вечерело. На светло-синем небе показался серп молодого месяца.

– Холодный нынче октябрь-то будет, – добавила она.

– А как вы узнали?

– Глянь, месяц-то какой народился, одной рукой указывая на небо, а другой бережно прихватив меня чуть выше локтя, рассказывала она. – Если повесишь на него ведро, и ведро не упадёт – будет месяц тёплый. А если вот так стоит, повернула в воздухе ладонь ребром, – и ведро не повесишь – месяц будет холодный. Дед-свекор так у нас говорил. Запомни. В начале месяца и посматривай, какой он будет.

...Это были последние теплые деньки сентября. Мы сидели на бревнышке возле дома Марии Васильевны. Куст сирени в палисаднике ещё оставался зелёным, а черемуха у соседского дома уже торчала прутьями, лишь на верхушке ещё оставалось несколько красно-коричневых пожухлых листьев. Воздух был чист и прозрачен, каким он обычно бывает в пригородах Иркутска ранней осенью.

Я попросила Марию Васильевну спеть. Устремив взгляд куда-то вдаль, она затянула:

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах…

Звуки песни – старинной, красивой – разливались в воздухе, трогали душу, сжимали сердце. А высокая, сухая трава на поляне колыхалась от ветра, словно водная гладь Байкала.

Мария Васильевна пела тихим, ровным голосом, но такая сила и глубина в нём чувствовались, так полно передавались неизбывная грусть и печаль одинокого бродяги, что перехватывало дыхание. Я поняла, что пела эта женщина, как и работала: с душой – отдаваясь жизни целиком, с вдохновением.

Но вот песня допета, и мы с минуту сидим молча. Я – под впечатлением от услышанного, Мария Васильевна думала о чем-то своём.

– Одна я из стариков на энтой поляне осталась. Все поумирали, а я вот осталась. Ой, господи, хоть бы уж скорей глаза закрыть, чтобы уйти.

...Был тот час, когда солнце идёт к закату, и его лучи, полные ласки, греют землю, словно в последний раз. Тишину изредка нарушал шум проезжавшей мимо машины. С огородов потянуло дымом от костра – где-то жгли траву.

• Расскажите об этом своим друзьям!

• Фотомодель убила мужа и получила условный срок
  
  По делу об убийстве мужа фотомодель Лилию Судакову суд в Санкт-Петербурге приговорил к четырем годам лишения свободы условно. Действия женщины были переквалифицированы по ст. о причинении тяжкого вреда здоровью.
• На СВО совет отца сохранил жизнь сыну и его сослуживцам
  
  Разные истории спасения случаются на СВО. Одна из них, когда сыну сохранил жизнь совет отца. Этот совет касался доработки УАЗа.
• Долгие разговоры по телефону грозят высоким давлением
  
  Гипертония может развиться по разным причинам. Оказывается, на это могут повлиять также разговоры по телефону и зубные недуги.
• Григорий Лепс не смог отговорить детей от обучения за рубежом
  
  Певец, народный артист РФ Григорий Лепс объяснил, почему его дети учатся за пределами России. Об этом стало известно из интервью артиста YouTube-каналу «про Л.О.М.».
• Мария Аронова уже не жалеет, что «родилась старой»
  
  Звезда театра и кино Мария Аронова в юные годы стеснялась своей внешности. Дело в том, что она всегда выглядела старше своего возраста.
• Shaman получил премию Минобороны РФ «за высокое мастерство при исполнении патриотических песен»
  
  Певца Ярослава Дронова, выступающего под псевдонимом SHAMAN, наградили премией министерства обороны Российской Федерации. Об этом сообщает пресс-служба исполнителя в Telegram.
• СМИ написали о скором разводе Дженнифер Лопес и Бена Аффлека
  
  Стало известно о скором разводе голливудского актера Бена Аффлека и американской певицы Дженнифер Лопес спустя всего два года брака. Об этом сообщает InTouch со ссылкой на инсайдера.
• Леониду Якубовичу подарили сбитый беспилотник
  
  Участник специального выпуска «Поле чудес» преподнес Леониду Якубовичу сбитый беспилотник.
• Мемориал Иосифу Кобзону в Москве осквернили рекламой наркомагазинов
  
  В Москве неизвестные вмонтировали в памятник народному артисту СССР Иосифу Кобзону в Оружейном переулке рекламу наркошопов. Об этом пишет Telegram-канал Mash.
• Мужчина пришел в ЗАГС для расторжения брака и зарезал жену
  
  Молодая пара пришла в ЗАГС для расторжения брака. Подача заявления закончилась убийством.
• Туристы оставили на байкальском острове Ольхон тонны мусора
  
  Остров Ольхон на Байкале оказался переполнен мусором. Отходы разлетелись в окрестностях поселка Хужир, куда приезжают туристы.
• 77-летнего ученого хотят отправить в тюрьму на 17 лет
  
  77-летнему учёному из Новосибирска грозит 17 лет тюрьмы по обвинению в госизмене.
• УФАС потребовал у авиакомпаний снижения цен на билеты
  
  Федеральная антимонопольная служба (ФАС) продолжает разбираться с ценами на авиабилеты, которые стали не по карману большинству россиян.
• Аксенов поблагодарил ФСБ за предотвращение теракта на железной дороге в Крыму
  
  Сотрудники ФСБ продемонстрировали высокий профессионализм и бдительность, предотвратив теракт на железной дороге в Крыму.
• Юрист объяснил, как будут индексировать пенсии с 2025 года
  
  По мнению декана юридического факультета НИУ ВШЭ Вадима Виноградова, пенсии неработающих получателей страховых выплат, которые составляют самую многочисленную группу пенсионеров, будут индексироваться дважды в год, начиная с 2025 года.
• Анна Нетребко возвращается на европейскую сцену
  
  Оперная певица Анна Нетребко объявила о возвращении на сцену в Европе. Информацией артистка поделилась на своей странице в соцсети.
• Синди Кроуфорд призналась, что не даёт своим детям непрошеных советов
  
  После успешной карьеры в модельном бизнесе Синди Кроуфорд практически полностью посвятила себя семье. В браке с Рэнди Гербером у пары родилось двое детей – сын Пресли и дочь Кайя.
• Сын Елены Яковлевой избавился от гроба на лице
  
  Сын актрисы Елены Яковлевой Денис Шальных избавился от татуировки с изображением гроба на лице. 31-летний мужчина ранее рассказывал, что тату с гробом не нравится его матери.
• Филипп Киркоров о последней встрече с Юдашкиным: «Это был не Валентин»
  
  Певец Филипп Киркоров рассказал о своей последней встрече с модельером Валентином Юдашкиным незадолго до его смерти от онкологического заболевания.
• Ивану Краско стало плохо на кинофестивале
  
  Несмотря на серьёзные проблемы со здоровьем, 93-летний актёр Иван Краско старается по мере сил вести светскую жизнь. Недавно он вместе с помощницей Дарьей посетил фестиваль «Виват кино России».