Сборник «Женщина» Анны Барковой: прочувствовать сердцем

Сегодня мы предлагаем вниманию наших читателей стихи поэтессы Анны Александровны Барковой (1901–1976). Единственный ее прижизненный поэтический сборник «Женщина» был издан в 1922 году.

Рукописи ее стихов, написанные в лагерях, сохранили подруги по заключению. А. А. Барковская находилась в заключении в 1934–1939, 1947–1956 и 1957–1965 годах. В годы сталинщины и даже после имя Барковой было выжжено каленым железом из истории молодой советской поэзии. К несчастью, и до сих пор оно, это имя, известно очень немногим из любителей поэзии.

Двадцать лет пролежала невостребованной в библиотеке филологического факультета ИГУ книга Анны Александровны «Всегда не та». На нее в свое время случайно наткнулся наш постоянный автор и друг газеты Валентин Александрович Гаврилов. Он и стал одним из первых в Иркутске читателей произведений Анны Барковой и сегодня предлагает подборку ее некоторых стихотворений читателям газеты «Мои года».

Стихи для этой подборки, как пояснил сам Валентин Александрович, он выбирал методом тыка, поскольку хотел их опубликованием лишь полнее познакомить нас с доселе неизвестным поэтом. А вообще стихов у Анны Александровны много, и все они разные. Возможно, среди тех, кого затронут судьба и творчество Барковой, найдутся желающие поддержать издание в Иркутске произведений выдающегося поэта денежными пожертвованиями. Хочется, чтобы читатели высказали свое мнение об этой теме.

***

В бараке

Я не сплю. Заревели бураны

С неизвестной забытой поры,

А цветные шатры Тамерлана

Там, в степях…

И костры, костры.

 

Возвратиться б монгольской царицей

В глубину пролетевших веков.

Привязала б к хвосту кобылицы

Я любимых своих и врагов.

 

Поразила бы местью дикарской

Я тебя, завоеванный мир,

Побежденным в шатре своем царском

Я устроила б варварский пир.

 

А потом бы в одном из сражений,

Из неслыханных оргийных сеч

В неизбежный момент пораженья

Я упала б на собственный меч.

 

Что, скажите, мне в этом толку,

Что я женщина и поэт?

Я взираю тоскующим волком

В глубину пролетевших лет.

 

И сгораю от жадности странной

И от странной, от дикой тоски.

А шатры и костры Тамерлана

От меня далеки, далеки.

1935 год. Караганда

***

Степь да небо, да ветер дикий,

Да погибель, да скудный разврат.

Да. Я вижу, о боже великий,

Существует великий ад.

Только он не там, не за гробом,

Он вот здесь окружает меня,

Обезумевшей вьюги злоба

Горячее смолы и огня.

1935 год. Караганда

О возвышающем обмане

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

Ф. Тютчев

Клочья мяса, пропитанные грязью,

В гнусных ямах топтала нога.

Чем вы были? Красотой? Безобразием?

Сердцем друга? Сердцем врага?

 

Перекошено, огненно, злобно

Небо падает в темный наш мир.

Не случалось вам видеть подобного,

Ясный Пушкин, великий Шекспир.

 

Да, вы были бы так же разорваны

На клочки и втоптаны в грязь,

Стая злых металлических воронов

И над вами бы так же вилась.

 

Иль спаслись бы, спрятавшись с дрожью,

По-мышиному, в норку, в чулан,

Лепеча беспомощно: низких истин дороже

Возвышающий нас обман.

1946 год

Инквизитор

Я помню: согбенный позором,

Снегов альпийских белей,

Склонился под огненным взором,

Под взором моим Галилей.

 

И взгляд я отвел в раздумье,

И руки сжал на кресте.

Ты прав, несчастный безумец,

Но гибель в твоей правоте.

 

Ты сейчас отречешься от мысли,

Отрекаться будешь и впредь.

Кто движенье миров исчислил,

Будет в вечном огне гореть.

 

Что дадите вы жалкой черни?

Мы даем ей хоть что-нибудь.

Всё опасней, страшней и неверней

Будет избранный вами путь.

 

Вы и сами начнете к Богу

В неизбывной тоске прибегать.

Разум требует слишком много,

Но не многое может дать.

 

Затоскуете вы о чуде,

Прометеев огонь кляня,

И осудят вас новые судьи

Беспощадней в стократ, чем я.

 

Ты отрекся, не выдержал боя,

Выходи из судилища вон.

Мы не раз столкнемся с тобою

В повтореньях и смуте времен.

 

Я огнем, крестом и любовью

Усмиряю умов полет,

Стоит двинуть мне хмурой бровью,

И тебя растерзает народ.

 

Но сегодня он жжет мне руки,

Этот крест. Он горяч и тяжел.

Сквозь огонь очистительной муки

Слишком многих я в рай провел.

 

Солнца свет сменяется мглою,

Ложь и истина – всё игра.

И пребудет в веках скалою

Только Церковь Святого Петра.

1948 год

Старуха

Нависла туча окаянная,

Что будет – град или гроза?

И вижу я старуху странную,

Древнее древности глаза.

 

И поступь у нее бесцельная,

В руке убогая клюка.

Больная? Может быть, похмельная?

Безумная наверняка.

 

– Куда ты, бабушка, направилась?

Начнется буря – не стерпеть.

– Жду панихиды. Я преставилась,

Да только некому отпеть.

 

Дороги все мои исхожены,

А счастья не было нигде.

В огне горела, проморожена,

В крови тонула и в воде.

 

Платьишко все на мне истертое,

И в гроб мне нечего надеть.

Уж я давно блуждаю мертвая,

Да только некому отпеть.

1952 год

Русь

Лошадьми татарскими топтана

И в разбойных приказах пытана,

И петровским калечена опытом,

И петровской дубинкой воспитана.

 

И пруссаками замуштрована,

И своими кругом обворована.

Тебя всеми крутило теченьями,

Сбило с толку чужими ученьями.

 

Ты к Европе лицом повернута,

На дыбы над бездною вздернута,

Ошарашена, огорошена,

В ту же самую бездну и сброшена.

 

И жива ты, живьем-живехонька,

И твердишь ты одно: «Тошнехонько!

Чую, кто-то рукою железною

Снова вздернет меня над бездною».

1954 год

***

Хоть в метелях душа разметалась,

Все отпето в мертвом снегу,

Хоть и мало святым осталось, –

Я последнее берегу.

Пусть под бременем неудачи

И свалюсь я под чьей-то смех,

Русский ветер меня оплачет,

Как оплакивал нас всех.

Может быть,

через пять поколений,

Через грозный разлив времен

Мир отметит эпоху смятений

И моим средь других имен.

1954 год

Я

Голос хриплый и грубый, –

Ни сладко шептать, ни петь.

Немножко синие губы,

Морщин причудливых сеть.

 

А тело? Кожа да кости,

Прижмусь – могу ушибить,

А все же: сомненья бросьте,

Все это можно любить.

 

Как любят острую водку, –

Противно, но жжет огнем,

Сжигает мозги и глотку

И делает смерда царем.

 

Как любят корку гнилую

В голодный чудовищный год, –

Так любят меня – и целуют

Мой синий и черствый рот.

1954 год

Тоска татарская

Волжская тоска моя, татарская,

Давняя и древняя тоска,

Доля моя нищая и царская,

Степь, ковыль, бегущие века.

 

По соленой казахстанской степи

Шла я с непокрытой головой.

Жаждущей травы предсмертный лепет,

Ветра и волков угрюмый вой.

 

Так идти без дум и без боязни,

Без пути, на волчьи на огни,

К торжеству, позору или казни,

Тратя силы, не считая дни.

 

Позади колючая преграда,

Выцветший, когда-то красный флаг,

Впереди – погибель, месть, награда,

Солнце или дикий гневный мрак.

 

Гневный мрак, пылающий кострами,

То горят большие города,

Захлебнувшиеся в гнойном сраме,

В муках подневольного труда.

 

Все сгорит, все пеплом поразвеется.

Отчего ж так больно мне дышать?

Крепко ты сроднилась с европейцами,

Темная татарская душа.

1954 год

***

Нам отпущено полной мерою

То, что нужно для злого раба:

Это серое, серое, серое –

Небеса, и дожди, и судьба.

 

Оттого-то, завидев горящее

В багрянеющем пьяном дыму,

От желанья и страсти дрожащие,

Мы бежим, забываясь, к нему.

 

И пускаем над собственной крышею

Жарких, красных, лихих петухов.

Пусть сгорает все нужное, лишнее –

Хлеб последний, и дети, и кров.

 

Запирались мы в срубах раскольничьих

От служителей дьявольской тьмы

И в чащобах глухих и бессолнечных

Мы сжигались и пели псалмы.

 

Вот я и убегаю от серого

Растревоженной жадной душой,

Обуянная страшною верою

В разрушенье, пожар и разбой.

1954 год

Песня

На счастливую звезду

Все мои расчеты.

Я не знаю, как войду,

Как скажу я что-то.

Как тряхну кудрями я,

Как глаза прищурю,

Что почувствую вокруг:

Тишину аль бурю.

А в кудрях-то седина,

На лице морщины.

Голова моя больна

От тоски-кручины.

Эх, не все ли мне равно,

Серебро иль злато,

Что прошло давным-давно,

Требует возврата.

***

Неужели часы случайные

После длинного скучного дня

Разбудили все страшное, тайное,

Что терзало когда-то меня?

Прежним дьяволом околдована,

Я смотрю в свою зимнюю ночь.

Все, что сломлено, что сковано,

Не осмеивай, не порочь.

Вот рванулось оно, окаянное,

Оборвало бессильную цепь,

И взметнулось бураном пьяным,

Взбаламутило русскую степь.

1954 год

***

Толпой людей, тупых и одичавших,

Мы стиснуты и разъединены.

Мы, видно, не до дна испили чашу

И горя, и неведомой вины.

1954 год

***

Экий запутанный ребус –

Жить с тревогой такой.

Низкое синее небо –

С крыши достанешь рукой.

 

Душно под ним и тяжко,

Ясный дневной кошмар:

С околышем красным фуражка,

Бараки, стационар.

 

Цинизм и взгляда, и речи,

Арестантский распутный жест.

И виден из зоны далече

Шестой ли, седьмой ли крест.

 

Но это не для распятья,

Телеграфные это столбы.

Нас медленно душат объятья

Арестантской нашей судьбы.

 

Нам тело не распинают,

А душу распяли давно.

И мы это сами знаем,

Но нам уже все равно.

 

Так вырвем у нашей жизни

Что можно вырвать, отнять,

Все судорожней, капризней,

Все гибельнее – как знать!

1950-е годы

***

Надо помнить, что я стара

И что мне умирать пора.

Ну, а сердце пищит: «Я молодо,

И во мне много хмеля и солода,

Для броженья хорошие вещи».

И трепещет оно, и трепещет.

 

Даже старость не может быть крепостью,

Защищающей от напастей.

Нет на свете страшнее нелепости,

Чем нелепость последней страсти.

1955 год

Надрывный романс

Бродим тихо по снежной дороге,

По вечерней, чуть-чуть голубой,

Дышит все нашим прошлым убогим,

Арестантскою нашей судьбой.

 

И судьбы этой ход нам неясен,

Мы давно не считаем утрат.

Белый снег. И оранжево-красен

Сиротливый тоскливый закат.

 

И закату здесь так одиноко,

Ничего, кроме плоских болот,

Как мы все, осужден он без срока,

Как мы все, никуда не уйдет.

 

Мы с тобой влюблены и несчастны,

Счастье наше за сотней преград.

Перед нами оранжево-красный

Сиротливый холодный закат.

Возвращение

Вышел Иван из вагона

С убогой своей сумой.

Народ расходился с перрона

К знакомым, к себе домой.

 

Иван стоял в раздумье,

Затылок печально чесал,

Здесь, в этом вокзальном шуме,

Никто Ивана не ждал.

 

Он, сгорбившись, двинулся в путь

С убогой своей сумой,

И било в лицо и в грудь

Ночною ветреной тьмой.

 

На улицах было тихо,

И ставни закрыли дома,

Как будто бы ждали лиха,

Как будто бы шла чума.

 

Он шел походкой не спорой,

Не чуя усталых ног.

Не узнал его русский город,

Не узнал и узнать не мог.

 

Он шел по оврагам, по горкам,

Не чуя натруженных ног,

Он шел, блаженный и горький,

Иванушка-дурачок.

 

Из сказок герой любимый,

Царевич, рожденный в избе,

Идет он, судьбой гонимый,

Идет навстречу судьбе.

1955 год

Герои нашего времени

Героям нашего времени

Не двадцать, не тридцать лет.

Тем не выдержать нашего времени,

Нет!

 

Мы герои, веку ровесники,

Совпадают у нас шаги.

Мы и жертвы, и провозвестники,

И союзники, и враги.

 

Ворожили мы вместе с Блоком,

Занимались высоким трудом.

Золотистый хранили локон

И ходили в публичный дом.

 

Разрывали с народом узы

И к народу шли в должники.

Надевали толстовские блузы,

Вслед за Горьким брели в босяки.

 

Мы испробовали нагайки

Староверских казацких полков

И тюремные грызли пайки

У расчетливых большевиков.

 

Трепетали, завидя ромбы

И петлиц малиновый цвет,

От немецкой прятались бомбы,

На допросах твердили «нет».

 

Мы всё видели, так мы выжили,

Биты, стреляны, закалены,

Нашей родины злой и униженной

Злые дочери и сыны.

***

Свобода, свобода, свобода!

Чужие дома. Тротуары.

Все можно: хоть с камнем в воду,

Хоть Лазаря петь – на базаре.

1957 год

• Расскажите об этом своим друзьям!