Колька (часть 3)

Рассказ Евгения Корзуна

• Колька (часть 1)
• Колька (часть 2)

«Твой отец, говорит, пришел после войны домой, все честь по чести. Он служил на востоке и в боях не участвовал. Слава богу, обошлось. В деревне оставаться не захотел, хотя из колхоза уйти тогда было трудно. У него друг работал в райисполкоме, посодействовал ему попасть на годичные курсы землеустроителей. Он уехал в город учиться, а Евдокия осталась в деревне. Сначала шли письма, а потом писать стал редко. Видать, там где-то и снюхался с твоей мачехой. Сразу после учебы его взяли на работу в райисполком. В деревне он даже не появился. Они ведь жили не регистрировано, а так... Евдокия-то переживала... ей иногда по вечерам казалось, что кто-то стучит в закрытые ставни. Выскочит – а там никого...

У нас в соседней деревне жила бабка Махоня, царствие ей небесное, ворожила на картах, она как в воду глядела. В войну к ней ездили даже издалека. Бросит карты и сразу скажет, живой аль нет... Поехали мы к ней. Она Евдокии бросила на червового короля, стало быть, на молодого мужчину, отец-то у тебя молодой. Сначала ему выпала шестерка пиковая – это дальняя дорога. Он на самом деле уехал. Потом дама пик с тузом пиковым – это означает неприятность, жизненный удар. Потом бабка карты собрала, перетасовала и разложила снова на червовую даму. Выпал валет пиковый. Бабка сказала, что это пустые хлопоты, мол, что ни делай, все напрасно, не вернется...

После этого Евдокия все-таки написала ему прямо на работу, хотя слухи доходили, что у него уже кто-то есть. Он ответил, дескать, не жди, не вернусь. Дусю это так шибануло, как травинку заморозком обдало, свернуло ее прямо на глазах. Может, через это она и заболела... а ведь молодая была, правда, характером мягким, никогда из вредности не перечила. А сколь он ее сватал... и так и сяк, а вот поди ж ты, бросил... Так что бабкина ворожба сбылась...

Наверно, твоя мачеха похарактернее Дуси... Тут как судить?.. После войны мужики были нарасхват... Повыбило их на фронтах. Вот бабы и рвали дружка у дружки... Кто смел, тот и съел...

Умирала она тяжело. Вечером мне говорит: «Не уходи, я, наверно, скоро помру». Люди иногда чувствуют конец своей жизни. Дуся поняла свой край. Ей воздуха все время не хватало, задыхалась. Лежать не могла. Я ей подушки под спину подкладывала, но все равно ее душило... Как какое-то проклятье на нее навалилось... Сгорела разом, как лучинка смолевая...»

Мы лежали на песке и молчали. Было грустно и от прошлого, и настоящего.

Задание русачки мы все-таки решили сделать. Поставили детский столик на сеновале, где я спал, и там каждый день занимались. Нас это никак не обременяло, к одиннадцати часам, а то и раньше, мы были уже свободны. К приезду девчонок у нас все было сделано.

Подступила осень с мягкой прохладой. Теперь подолгу не просыхали лужи. Хозяйки убирались в огородах, только астры на цветочной клумбе бабушки стояли безбоязненно и бодро, радуя своей неброской красотой. Начался новый учебный год. Первые школьные дни прошли словно праздник. Парты, полы в коридорах и классах пахли только что высохшей краской. Учителя улыбчивые, в классных журналах еще не единой двойки. Все наши муки и печали были впереди, а казалось, что их вовсе не будет. В один из осенних дней я зашел к Кольке. Отец и мачеха были на работе, Вика в школе, Лидка гуляла во дворе. Он сидел перед окном и что-то вычислял.

– Что это? – поинтересовался я.

– Вот, смотри, – он карандашом показал в окно.

За окном в двухстах метрах от дома был берег реки, за рекой на противоположной стороне вздымалась высокая гора, по ней, в нижней ее части, было проложено железнодорожное полотно, по которому время от времени, не торопясь, тащились товарняки, груженные лесом. Вдоль полотна тянулись столбы с натянутыми проводами.

– Вон от той одинокой сосны до трубы, проложенной под железнодорожным путем, один километр.

– Откуда ты знаешь?

– От верблюда. Между столбами тридцать пять метров… посчитай.

– Как ты узнал, что тридцать пять?

– Это стандарт.

– Понятно.

– Я засек время прохождения состава и получилось, что здесь паровоз тащит состав со скоростью 14-16 километров в час. Эта скорость, с которой мы бегаем. Быстрее груженый состав здесь идти не может. Паровоз только что сошел с моста, там скорость ограничена, и почти сразу начинается подъемчик...

– Зачем тебе эта мутота? Скорость, подъемчик… Ты что, в машинисты хочешь податься?

– Нет, в машинисты не хочу. Хочу на одном из этих составов уехать…

– Опять? Куда? – меня как будто ушатом воды облили. – Колька, тебя поймают, и на этот раз он тебя убьет или сделает калекой. Вон, полено схватит и зашибет... Тебе это надо?

– На этот раз им меня не видать как своих ушей.

Вид у Кольки был решительный и уверенный. Я беспомощно опустился на стул. Что ему сказать?

– Колька, ты что, думаешь, это так просто? Далеко зайцем не уедешь. Это не в деревню убежать. Железнодорожные мильтоны ловили и не таких, как ты, у них глаз наметан. Тебя засекут вмиг.

– Зайцем на товарняке я доеду только до Зарянска – и все… здесь каво ехать? На разъездах и полустанках никакой милиции нет, а дальше куплю билет в общий вагон. Он стоит ерунду.

– На что ты купишь… На что? – Я смотрел на него, как на человека, затеявшего абсурдную авантюру.

– Я у мачехи ворую деньги, уже украл девяносто семь рублей из магазинной выручки.

Я лишился дара речи. Он что, совсем спятил?

– Колька, воровать подло, даже у нее. Ведь будет недостача, с этим не шутят, это же тюрьма.

– Никакой недостачи не будет. Она сахар со склада получает сухой, а продает его влажным.

– Каким образом?

– Очень простым. Она в ведре смачивает порожние мешки и прикрывает ими на ночь мешки с сахаром. Сам это видел. Сахар втягивает влагу и становится тяжелее.

У меня не было больше аргументов, чтобы остановить Кольку. Я вдруг понял: все, что он задумал, исполнит.

– Колька, послушай. У меня к тебе есть просьба, огромная просьба, – я пододвинул свой стул поближе к сидевшему передо мной Кольке, – если вдруг тебя разоблачат…

– Не разоблачат…

– Подожди ты, можешь помолчать две минуты? Если вдруг тебя разоблачат, например, найдут деньги или застукают во время кражи, ты должен понимать, что тебе каюк… Все, кранты… Так вот, сразу же выскакивай из дома, в чем есть и беги к Марии Романовне. Не вздумай бежать к нам. У нас тебя возьмут, как пить дать… Беги к Марии Романовне и рассказывай, как тебя мачеха мурыжит. Не ври и не мухлюй… Тебе больше никто не поможет, кроме Марии Романовны. Никто. Ты понял?.. Я тебя спрашиваю, ты понял?

– Понял, – Колька с серьезным выражением лица кивнул мне.

– Обещаешь, что сразу удерешь к Марии Романовне?

– Обещаю.

– Все, договорились!

Мы сидели и молчали. Не знаю, о чем думал Колька, а я думал о том, понимает ли он, чем все это для него может обернуться?

– Колька, а как ты воруешь деньги? – нарушив молчание, спросил я и посмотрел на него. Он секунду-другую думал. Казалось, что он размышлял о том, каким способом со мной поделиться. Мне от этого стало смешно, но Колька был серьезен.

– Первый раз, когда мы с тобой купили «Гвардейский» шоколад, помнишь?

– Еще бы… ты и те деньги украл?

– Так вот, первый раз было так: мачеха пришла с работы со своей сумкой. Вечером она считает выручку, пишет какие-то бумажки. Деньги запаковывает и сумку убирает в ящик, который стоит в комнате. Она села считать выручку, а я делал за столом уроки. Через какое-то время Вика стукнула Лидку, и та заревела. Мачеха пошла к ним. Я в это время привстал, запустил руку в сумку и вытащил что попало в руку. Жаль, что мелкими и получилось мало… оказывается, воровать-то страшно.

– Куда ты их спрятал? Ты же не мог выйти из-за стола, было бы подозрительно.

– Я вмиг приподнял клеенку на столе под своей тетрадкой и сунул деньги туда, а сам стал продолжать писать в тетради, хотя все буквы ходили ходуном.

– Зачем же ты полез в сумку, ведь тогда ты не собирался бежать?

– Назло.

– Я бы, наверно, не смог… струсил.

Колька, не обращая внимания на мою реплику, продолжал.

– Она вернулась – я тихо-мирно пишу.

– А почему она в кухне-то деньги считает, а не в комнате?

– У нее на плите что-то варилось, и она все время вскакивала посмотреть, вообще-то она это делает в комнате.

– А эти девяносто семь рублей как стырил?

– Это была такая потеха. Как-то сижу, делаю уроки. На столе лежит мой дневник. Мачеха смотрит, а в нем стоит жирная пятерка, поставленная Марией Романовной, помнишь? – Он посмотрел на меня вопрошающе, я кивнул, что помню.

– А перед пятеркой Мария Романовна написала: «Ваш Коля молодец». Мачеха увидела запись красным карандашом, взяла дневник, прочитала и, видно, глазам своим не поверила. Как это я, «дармоед проклятый», могу быть молодцом? Она меня спрашивает: «По какому это?». Я говорю: « По математике». «Ты что, так хорошо считаешь?». Говорю: «Хорошо». Через несколько дней мачеха говорит: «Сосчитай выручку». Помнишь, Мария Романовна говорила – некоторые люди думают, что математика нужна только для того, чтобы в магазине сдачу считать, вот мачеха из таких. Я сел, все сосчитал, на бумажку ей записал. Потом она еще несколько раз заставляла меня считать выручку, а я, не будь дураком, помаленьку, раза за три стырил эти деньги. Так постепенно, я думаю, на побег себе наберу, другого выхода у меня нет.

– А что ты в городе собираешься делать? – снова спросил я.

– Я прочитал в отцовской газете статью, называется «Рабочая смена». Там рассказывается о ремесленном училище. В нем одевают, кормят и учат два года. Даже названы мастера прямо по фамилиям и где оно находится, все подробно. Я эту газету сохранил. Потом выпускников распределяют по заводам, дают общежитие… Что, плохо?

– Совсем неплохо, просто здорово! Когда ты хочешь рвануть?

– Все дело в деньгах, без них меня поймают с ходу, да и холода приближаются, а я хочу наверняка. Надо скопить хотя бы рублей пятьсот-шестьсот...

Я схватился за голову. Ничего себе у Кольки масштабы! Это же месячный заработок взрослого человека! Для нас тогда это были непомерные деньги. Больше двух-трех рублей в моем кармане никогда не бывало.

– Колька, послушай меня. Пока ты доберешься до Зарянска, будешь похож на чушку. Рожа будет чернее сажи. Как только покажешься на Зарянском вокзале, тебя по этой роже и определят, что ты курсируешь по товарнякам.

Колька с удивлением смотрел на меня – мол, ты-то откуда знаешь. Сразу было видно, что он об этом не подумал.

– Я видел в художественном фильме. Там один пацаненок во время Гражданской войны ездил в песочном ящике под вагоном. Милиционеры его сразу по чумазой рожице определили и забрали в детский дом. Думаю, тебе надо в Зарянске прежде всего зайти в общественный туалет, там вымыть с мылом лицо, шею, уши, чтобы никаких подозрений не вызывать, а уж потом идти к кассе за билетом. Зайдешь в вокзал, не шнырь глазами в поисках дежурного, не оглядывайся, иди спокойно и уверенно. Начнешь глазами косяки бросать туда-сюда, сразу будет заметно, что ты чего-то боишься. Купишь билет, смойся из помещения вокзала на всякий случай. Можно до посадки посидеть в укромном месте... А ты можешь в побег надеть телогрейку мачехи?

– Могу, но не хочу, пошла она…

– Ну и дурак. В мачехиной телогрейке меньше подозрения, она у нее новенькая, не то что у тебя.

– А вообще ты прав. Можно и мачехину…

Так мы обсуждали детали Колькиного побега, стараясь ничего не пропустить.

Однажды, проснувшись, я увидел нашу комнату необычно светлой. Встал, подошел к окну. Снег белым полувоздушным пирогом обволок землю до самого горизонта. Он украсил собой каждый предмет, попавшийся на его пути. Даже бельевую веревку и висящие на ней прищепки принарядил в белые кокошники. Я понимал, что этот красивый гость на день-два – и растает. Так уж получалось, что зимой мы ждали лета как манны небесной, а осенью – зимы. Скорее бы выпал снег, скорее бы нацепить на валенки лыжи или снегурки. Но наши зимние забавы начинались не с лыж и снегурок, они начинались с заберег.

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!