Собратья по перу |
В ноябрьском выпуске «Перевала» были опубликованы стихи братчанина Василия Костромина. Память о нём не только у меня неразрывно связана с образом Василия Орочона, его друга и даже «собрата по перу» в прямом смысле этого словосочетания: вдвоём они «по-братски» создали несколько литературных имён-мистификаций: Анатолий Вовк (первые буквы инициалов друзей-поэтов: В.О. и В.К.), Василий Иванович Лингвинзон, Вика Бусыгина и Тамара Фет. Для достоверности этим «авторам» были приданы собственные «биографии», и, когда после очередных публикаций литературная братия Братска терялась в догадках, два Василия только хитро улыбались. Началось с Вовка, которому Орочон «подарил» написанное в 1972 году стихотворение «Ковбои» (в рукопись книги «Незакатное солнце», оказавшуюся итоговой, Василий его включил уже под собственным именем), решив, что больше оно подходит по характеру выдуманному поэту, чем реальному. Хотя – как сказать... Приведу концовку: ...Мы очерствели, и уже нам ничего не жаль, не закипает гнев в душе, не светится печаль, и только горечь из сердец никак нельзя прогнать. Но и на это, наконец, плевать. На нас наброшено лассо бродячею судьбой. Про всё забудь, наплюй на всё, коль скоро ты ковбой. Покорным надо быть судьбе, работать, спирт глотать и в душу самому себе плевать, плевать, плевать. Что касается совместно написанных стихов, то в них естественно присутствует, как выразился неизвестный мне «вовковед», синтез двух различных творческих манер: мягкий стиль письма Орочона и жёсткий – Костромина. Вот, например, стихи, опубликованные под именем Вики Бусыгиной: * * * Мокнет солнце, словно рыжик, В бочке с дождевой водой. Всё, как старый дом без крыши, Зарастает лебедой... От рожденья – до занозы. Наугад и невпопад. Сыплет золото с берёзы Прямо в руки листопад. Рыщет ветер у останков Разорённого гнезда. На далёких полустанках Жизнь, как ходики, проста. Кто из них вложил больше – пойди разберись. Впрочем, может, кто-то более догадлив, чем я: прочитав подборку Орочона и припомнив подборку Костромина, сделает свой вывод. Что касается вклада в литературу, то у обоих – талантливых и самобытных – он весом и значим. Даже смерть разлучила друзей ненадолго, умерли они, по фольклорной традиции, в один год. *** Василий Орочон Ночные словаВасилий Сергеевич Киселёв (Орочон – творческий псевдоним) родился 1 декабря 1951 года в посёлке Тальники Братского района. Стихами серьёзно занялся после 17 лет, в Братске, примкнув к лито «Истоки». Работал геодезистом на Крайнем Севере. Вернувшись в Братск, стал плотником-бетонщиком на БЛПК. В начале 90х и 2000х возвращался в геодезию. Но главным делом жизни постепенно становилось творчество – поэзия и проза. Были публикации в газетах, альманахах, коллективных сборниках, была и книжка «Чёртова мельница», дважды становился лауреатом областных конференций «Молодость. Творчество. Современность»... Чего не хватило для более широкого признания, приёма в профессиональную писательскую среду? Возможно, ни один из множащихся Союзов писателей не удовлетворял своей «политикой» самого Василия, а их, становящаяся всё более «застойной», атмосфера не шла ни в какое сравнение с бурной литературной жизнью Братска, где задавало темпоритм созданное с его участием неформальное литературное объединение «Шклинда»... А потом? Потом начало подводить здоровье, жизнь как-то незаметно съехала под откос, и стало не до осуществления амбиций, если они всё-таки были. Поэт покинул этот мир в августе 2014 года, оставив рукопись книги избранных стихотворений «Незакатное солнце». Есть уже компьютерный набор, сверстать друзья тоже готовы, проблема, как всегда, в финансировании типографского издания. Остаётся надеяться, что оно найдётся, и творческий путь Василия Орочона получит достойное завершение. Север крайнийМожет, Север – и не панацея от неведенья и неудач, но на Север упрямо нацелен мой обшарпанный компас всегда. Может, мне никогда не добраться в этот край невесёлых небес, чтоб в друзьях и врагах разобраться, и в себе, между прочим, в себе. Там не будет словесного дыма: беспощаден недолгий отбор, где во всём – лишь необходимое, жизнь ясна и остра, как топор.
Вот опять мне ночами не спится, вот опять зафальшивил аккорд, и лечу я встревоженной птицей. Курс – Норд. * * * Багряным и алым ударила осень, ударила осень свинцовым и сизым. Ручьёв заплетает тугие косицы сентябрь-азиат, желтоскулый, раскосый. Как главы соборные, лиственниц кроны неистовой веры горят позолотой. Ударило время осенней охоты фонтаном тугим обжигающей крови. Осеннее время – правдивое время: знобящий рассвет и ласкающий полдень напомнят тебе о финале горенья, о том, что уход неизбежен, напомнят. И ты, расточительный, словно вначале, меняешь и выстрел, и крик на затишье. Есть тайная тайн – уходить без печали, и знать, что весной уже не возвратишься. * * * Опять весны хмельное празднество зажгло бессонницей глаза, опять весна дорогой дразнится, и не уйти в тайгу нельзя. Быть может, предки мои, орочи, в наследство дали мне тоску по тропам, сумрачным и солнечным, потребность уходить в тайгу.
А может, просто людям надобно весной в дорогу уходить, лешачить сопками и падями, чтоб возвращенье ощутить. * * * Василию Костромину Напрасно царственное имя досталось нам, нам, подмастерьям пантомимы и клоунад. Паниковали принцы крови, молясь богам, когда сменяли мы короны на балаган. В лучах стекляшечного блеска была легка дороженька от василевса [1] до василька. Но, сорняки, шуты, транжиры, цветя в пыли, мы и сокровища чужие не берегли. Отметят скорбью обелиски когда-нибудь от василька до василиска наш скользкий путь, и обжигает наши лица огнём плевка обратный путь – от василиска до василька. * * * Человек стоит над бездной вот уже немало дней. Он в своих решеньях – бездарь, но с горы ему видней: он в ужасно мрачном свете видит будущность свою. Час пришёл за всё ответить, что там – вой или воюй. Но немного задержаться, отправляясь в дальний путь, но немножко отдышаться, но немного отдохнуть… Осознать впервые возраст, мудрым стать, и потому знать, что бездна – просто образ: дно отыщется всему. Весенние голосаО том, что не сделано вовремя, о том, что не вовремя сделано, вчера над сугробами белыми прокаркали чёрные вороны. А нынче сугробы скукожились, и наст, словно кожа чесоточных, а небо всё выше час от часу. Ну, слава те, господи, дожили. В бокалы сердец опустелые плеснём ожидание праздника, исправим, что было неправильно, и то, что не сделано, сделаем. А вороны в крике заходятся – им вовсе не этого хочется, и шастает чёрная прорва их с картавыми «неверморами»[2] * * * На южных склонах – первые проталины, и, кажется, оттаяло в душе. Всё зимнее, всё прошлое оставлено, как валенки, ненужные уже. Оставлено в глухих чуланах памяти, и мы, поверив в праздник перемен, счастливые, бредём в весенней замяти, не думая о будущей зиме. * * * Дай, Господи, такое колесо, которое укатит на Аляску, укатит прочь от слов и голосов, от переклички злых и добрых псов, радеющих сорвать штаны и маску. Дай, Господи, такое ремесло, которое б кормило и светило, дай Бог краюху хлеба, как светило, чтоб вкусных крошек каждому хватило, кому везло и крепко не везло. Дай, Господи, кусочек сентября с закатами и солнышком нещедрым, когда звенят полупустые ведра, когда мой страх мне будто бы неведом и душу не смущают вечера. Дай, Господи, – я щедро заплачу! * * * Ходит слово вокруг да около до седой рассветной звезды. Как на фотографии блёклой, чужды ретуши свежей следы, так же чужды его синонимы, а звучат они всё сильней – парафраз великой симфонии, к сожалению, не моей. Ослепляя звезду далёкую, в вихре струнной и духовой, ходит слово – вокруг да около тихой молнией шаровой. * * * Отцветают ночные слова на рассвете, заливается сумрак румянцем стыда, поднимается ветер, пронзительный ветер перемены судеб, и кричат поезда. И кричат поезда у озябших перронов, воспалённое солнце слепит и злобит тех, кто тратит сейчас золотые патроны обещаний писать, навещать, не забыть. Не забыть, как дрожит в нетерпении поезд, как пылают холодные рельсы вдали, как молчаньем глухим завершается повесть оттого, что ночные слова отцвели. [1] Василевс – император Византийской империи. [2] «Nevermore» – из «Ворона» Эдгара По – никогда, больше никогда. (Примеч. ред.)
|
|