Последний урок (часть 2)

– Та, – Зинаида Филипповна указала рукой на другую башню, – срублена здесь в 1654/55-м году. Разность строения этих башен заключается в том, что раньше русские землепроходцы вырубали паз – такой желобок по всей длине бревна, в который закладывался мох для тепла, на нижнем венце, сверху клали круглое бревно. Древние строители стали замечать, что почему-то нижний венец сруба гниет быстрее, чем верхний. Оказалось, что при косом дожде, когда ветер набрасывает струи воды на стену башни или дома, вода, стекая по бревнам, попадала в этот самый паз – желобок, а мох, находящийся там, эту влагу удерживал долгое время, создавая условия для гниения. Строители стали этот паз вырубать на верхнем бревне и туда закладывать мох, вода в него попасть никак не могла. Та башня, которая срублена в 1654 или, может, в 55-м, исполнена по новой технологии. Эти сведения ученые нашли в летописи, оставленной нам умными, грамотными людьми той далекой поры. Вы тоже могли бы вести записи своей и окружающей жизни. Сейчас вам кажется, что ничего существенного вокруг вас не происходит. Пройдет по историческим меркам совсем немного времени, тридцать – сорок – пятьдесят лет, жизнь изменится под воздействием прогресса, цивилизация обязательно, хотим мы или нет, сделает шаг вперед, ваши дети или внуки, прочитав написанные вами дневники, будут не только удивляться, но и знать, что называется, из первых рук, как мы жили. – Мне показалось, что Зинаида Филипповна посмотрела на нас с надеждой и продолжила:

Ранее:

• Последний урок (часть 1)

– И еще скажу вам, что в одной из этих башен сидел опальный протопоп Аввакум. Это не выдумка, об этом есть достоверное свидетельство, сделанное им самим. Поинтересуйтесь в библиотеке книгой «Житие», написанной Аввакумом. Там он повествует о своем вынужденном путешествии из Москвы в Сибирь, до самой Даурии. Потом его заживо сожгли в срубе за то, что он не отказался от своих убеждений – старой веры, проводимой патриархом Никоном. Помните картину Василия Сурикова «Боярыня Морозова»? Художник изобразил боярыню, когда ее везут в санях в Чудов монастырь в Москве. Подъезжая к монастырю, она с цепью на шее подняла руку в двуперстии, тем самым демонстрируя свою непоколебимость старой вере. Исторически это событие произошло 17–18 ноября 1671 года, как тогда говорили, от Рождества Христова. Так вот эта самая боярыня тоже не отказалась от старой веры, от своих духовных убеждений и тоже погибла, как и ее наставник протопоп Аввакум. Он был ее духовником, то есть священником, у которого она исповедовалась. Еще мне вам хочется рассказать одну историю, случившуюся в этом остроге, – она сделала паузу, словно желая сосредоточиться на другой теме, и стала говорить:

– Одно время в остроге служил очень властный, жестокий, на редкость деспотичный, воевода. Он лютовал по поводу и без повода. Неограниченная власть его распоясала до беспредела. Терпенье у народа кончилось, нашелся смельчак, сумевший организовать бунт. Взбунтовавшаяся ватага убила воеводу. Это являлось самым большим государственным преступлением, ведь воевода был наместником самого царя. Выступление или просто неповиновение царской особе каралось смертной казнью, а уж об убийстве лица, утвержденного для осуществления царской власти, и говорить не приходится. Обычно в таких случаях толпа начинает грабить воеводскую казну, растаскивать богатую рухлядь, в общем, бесчинствовать, а тут никакого погрома не произошло. Расправившиеся с воеводой написали челобитную на имя государя, в которой покаялись, рассказали о лютости убитого ими властителя и численности смертей от его руки, попросили прислать другого воеводу, который будет судить по чести, как бы сейчас сказали, по справедливости. Государь рассудил по чести и прислал нового воеводу, наверное, с соответственными наставлениями.

Нам было интересно это слушать, оказывается, наша местная история ничем не уступает любой другой. Даже сейчас, через столетия, горько осознавать, что на этой земле процветала дикая несправедливость. Один безбашенный деспот угнетал террором окружающих его людей. Прошли столетия, а мы, благодаря летописцам, об этом знаем, это звучит как наказ из далеких времен, чтобы потомки такое не повторяли. Одной жестокостью и несправедливостью много не возьмешь. Мы ушли с территории древнего острога как будто обновленными. Старинные башни словно ожили, стали не просто загадочными, а приоткрывшими капельку из своих тайн, если бы они могли говорить…

Последняя неделя учебного года прошла в ожидании длинных, как целая эпоха, каникул. Как хотелось воли, беззаботности, бесконечной беспутной беготни, купанья, ничегонеделанья! И этот благословенный день настал! Он был солнечный, теплый, словом, летний! Уже все оценки за последнюю четверть и годовые выставлены. Никто не оставлен на второй год, даже на осень, все благополучно перешли в шестой класс. Девчонки пришли на последний урок, немного прихорошив себя, никто к ним не лез, не задирался. Мир и покой! Чего делить? Завтра воля! Да что там завтра, вот после последнего урока иди на все четыре стороны! Самый распоследний урок был формальным, Зинаида Филипповна задавала нам задания на лето:

– Вы что, собираетесь три месяца не читать, не писать, не шевелить извилинами? Мне вас просто жалко, вы же одичаете! Нет, так дело не пойдет. Все, что я вам задам на лето, – спрошу строго, очень строго, запомните. Первого же сентября после слов «Здравствуйте!» и «Как провели лето?» спрошу летнее домашнее задание. Не дай бог, если у кого-нибудь оно не будет сделано. Обещаю сейчас, что первое сентября будет омрачено двойкой за невыполненное летнее домашнее задание. Поднимите руки, кто меня не понял. – Зинаида Филипповна окинула взглядом класс, – вижу, что все поняли, спасибо, замечательно, значит, договорились!

У нас, как в предыдущие учебные годы, – продолжала Зинаида Филипповна, – будут проводиться различные школьные мероприятия ко дню Великой Октябрьской социалистической революции, в декабре день рождения товарища Сталина, в новогодних праздничных мероприятиях мы также будем участвовать, в праздничных концертах, которые школа дает для ваших родителей… Поэтому нам к этим праздникам нужно быть готовым заблаговременно. А то получится «как на охоту ехать – так собак кормить». Чтобы эти события нас врасплох не застали, я подобрала несколько стихотворений разных авторов по перечисленным темам, в том числе и о товарище Сталине. Этих стихов в учебнике нет, поэтому мы их сейчас запишем в тетрадочки, а вы за три-то месяца выучите без всякого напряжения и заодно пошевелите извилинами, чтобы они у вас не застыли. – Она по-матерински улыбнулась, – и вообще, стихи наизусть учить полезно.

Все это время, пока Зинаида Филипповна говорила, Мишка Мироманов вошкался, опустив руки под столешницу парты – потом выяснилось, что катал бумажные пульки для рогатки. Зинаида Филипповна взяла листки со стихами и стала диктовать тексты, мы их записали. Потом она окинула взглядом свои записи, лежащие на столе, взяла еще один листок, который, видимо, пропустила.

– Давайте закончим стихотворением Александра Трифоновича Твардовского. Пишем:

Черты портрета дорого родные каждому из нас:

Лицо солдата пожилого с улыбкой доброй строгих глаз.

Но те, смягченные печалью, глаза всегда освещены

И ближним днем, и далью дальней, что лучше все ему видны.

Глаза, опущенные к трубке, знакомой людям всей Земли,

И эти занятые руки, что спичку с трубкою свели.

Они крепки и суховаты, и строгой жилки вьется нить,

В нелегкий век судьбу державы и мира им пришлось вершить.

Мишка эти стихотворения не записал, он поднял руки из-под столешницы парты. Я увидел на пальцах его левой руки тоненькую резинку. Это была импровизированная рогатка, какой мы иногда перестреливались между собой.

«Сегодня это занятие было совсем не к месту – подумал я. – Все-таки последний урок в учебном году. Зинаида Филипповна настроена на доброе прощание, хотя и строжится, но мы-то знаем, что без нас ей будет скучновато, чего-то будет не хватать».

Но Мишку было уже не остановить, он скоропостижно, почти не целясь, как-то снизу выстрелил и, видно, хотел попасть в сиреневый бант на косичках впереди сидящей девочки. Она во время выстрела подалась к рядом сидящей подруге, заглянула в ее тетрадь. Жестко скатанная бумажная пулька пролетела мимо банта, украшавшего прическу девочки, и врезалась в портрет Сталина, висевшего над классной доской. К сожалению, портрет не был защищен стеклом, и пулька с характерным звуком порванной бумаги пробила вождю глаз. Теперь вместо глаза зияла черная дыра, изуродовавшая портрет Сталина.

Класс в одну сотую секунды вздрогнул (все разом) и мертвецки застыл в испуге. В эти секунды кто-то из девчонок от ошеломляющей неожиданности взвизгнул… Потом повисла абсолютная напряженная тишина, не было ни единого, даже малейшего шороха. Зинаида Филипповна по звуку порванной бумаги и, видя наше оцепенение, видимо, поняла, куда угодила пулька. В первые мгновения после выстрела она как будто боялась оглянуться и удостовериться в своей догадке, но потом повернула голову и тут же, как ужаленная, с почти животным страхом отвернулась. Лицо ее вдруг стало чужим, совсем не таким, когда читала нам стихи, оно омертвело. Она положила листки бумаги со стихами на стол и стала медленно вставать, в ее облике был «обвал», потеря всех чувств. За ней и нас стала поднимать какая-то сила, встал весь класс. Зинаида Филипповна указательным пальцем сделала жест, не говоря ни слова, дескать, стоять и ждать, когда она вернется. В этой абсолютной тишине мы услышали звук ее небольших каблучков изрядно истоптанных туфель. Она ушла, оставив классную дверь открытой, и мы еще слышали доносившиеся звуки удаляющихся каблучков нашей учительницы. Никто из нас за время отсутствия Зинаиды Филипповны не проронил ни слова. Мы стояли, каждый был сосредоточен в себе, мы даже не смотрели друг на друга. Девчонки стали едва слышно всхлипывать. Потом мы услышали звуки не одних, а нескольких приближающихся шагов к нашему классу. Неприятное напряжение в каждом из нас возросло до предела.

В класс вместе с Зинаидой Филипповной вошли директор школы, завуч Валентина Тимофеевна и военрук с жестким, непробиваемым выражением лица. Он, как и многие после войны, ходил в военной форме, видимо, любил быть военным, весь вид его напоминал натянутую струну, которая может через секунду лопнуть. Они входили в класс с кажущейся неохотой, словно в прокаженное место, как-то мельком взглянув на простреленный портрет, как будто боясь стать соучастниками преступления. Их необычное состояние было видно, оно мгновенно передалось всему классу. Девчонки, протяжно подвывая, заплакали. Военрук командно-металлическим голосом произнес:

– Плакать поздно. Кто это сделал?

Все знали, кто затевал и совершал почти все неблаговидные дела в классе, многие повернули головы в Мишкину сторону, дескать, это он. Я тоже глянул на него. Наш всеобщий поворот головы и взгляд на Мишку можно было легко понять как «возьмите его». Получилось, что мы его сразу выдали, как бы спасая свою шкурку. Хотя надо было ему предоставить возможность мужественно принять свою вину, а мы поспешили с выдачей однокашника. Я долго с горечью носил в себе наше коллективное предательство, тем более, что он сам смог признаться без нашей «помощи». Его обычное озорство и неоглядная беспечность, если не сказать разболтанность, слетели разом. Он стоял, уставившись взглядом в пол, и не шевелился. Мишка в класс не глядел и поэтому не видел, что мы его уже сдали. Через пару секунд он прерывающимся невнятным голосом, которого я не узнал, преодолевая себя, выдавил: «Я».

Конечно, никакой пакости в голове у Мишки не было, может, хотел обратить на себя внимание симпатичной девчонки, а получилась, мало сказать, трагедия. Мишку увели в учительскую, нас распустили по домам. Зинаида Филипповна была, мало сказать, подавлена, и почти не глядя на нас, жестко предупредила:

– Никаких разговоров на эту тему вести дома не надо. Запрещено.

Она не сказала нам никаких прощальных слов, даже «До свидания». Можно было только с трудом представить ход ее мыслей о случившемся выходя из школы и по пути домой.

(Окончание следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!