Последний урок

Мы тогда жили в большом старинном селе, в котором каким-то чудом сохранились две деревянные острожные башни XVII века, правда, они основательно состарились, покосились, потолки сгнили и обвалились, потому что крыша без присмотра долгое время текла, а потом и вовсе исчезла.

Стены, хоть и пострадали, но, срубленные из листвяка, выстояли. Крышу все-таки сделали и тем спасли эти башни. Еще стояли въездные ворота с караульным помещением, колокольня, срубленная изобретательным, талантливым плотником. Она была украшением острога, колокола с нее были сняты сразу после смены власти, и она молча стояла, как будто онемев от варварского к ней отношения. Кровля колокольни со временем прохудилась, стала быстро разваливаться. Некоторые бывшие прихожане, перешедшие в атеисты, стали растаскивать сруб колокольни на дрова. Власти этого просто не замечали, видя в этом хороший способ избавиться от нее, считая культовую атрибутику делом вредным и ненужным. Красавица колокольня довольно быстро исчезла в печах бывших православных христиан. Из церкви сделали кинотеатр, предварительно переделав нарядную, с пятью «луковицами» церковную крышу, убрав вместе с ними ажурные кресты. Крыша стала простой, как у всех обычных строений. Весь острог утратил сказочный вид, который напоминал нам времена Конька-горбунка.

На противоположной стороне улицы, прямо на паперть храма смотрели большие окна сельповского магазина, некогда принадлежащего местной купеческой семье, но давно отобранного в пользу государства. Дед Игнат вот уж второй год сторожил этот магазин и ядреные, срубленные из отборного леса склады, тоже сделанные по-хозяйски с коваными навесами на века. Большую часть трудовой жизни Игнат Наумович провел при лошадях – конюшил: возил дрова в школу, больницу, на почту, для отопления райкома, райисполкома, детсада. По весне в бригаде ремонтировал деревянные тротуары, протянутые по одной стороне главной улицы села, чтобы сельчане не месили ногами грязь и не портили обувь. Эта работа тоже без лошадей не делалась. Грузили толстые доски на раздвижные телеги-фургоны и, не торопясь, двигались вдоль села, сломанные или прогнившие доски меняли. К весенним праздникам сельские тротуары были всегда в полном порядке.

С возрастом у Игната Наумовича стала побаливать спина, а последнее время тяжелый труд и вовсе выполнять стало невмоготу, и он определился в сторожа. Каждый вечер дед приходил в сельпо, принимал объект на охрану, проверял, больше для порядка, старенькую берданку с пятью патронами, оставшуюся еще от Гражданской войны, и снова вешал ее на беленую стенку небольшой сторожки, стоящей в сельповском дворе, где он проводил ночь, время от времени выходя для досмотра объекта. В теплое время года вечерами дед подолгу сидел на лавке возле сельповских въездных ворот. Иногда к нему подсаживался какой-нибудь проходящий мимо знакомец, они закуривали и неторопно беседовали.

Этот длинный апрельский вечер выдался мягким, словно завтра должно наступить основательное, долгожданное тепло. Село готовилось отмечать главный апрельский праздник – день рождения Ленина, который всегда предварялся всеобщим субботником, на котором работали все от мала до велика. На этот субботник выходили даже работники райкомов партии, комсомола и исполкома во главе первых лиц, потому что субботник назывался ленинским: убирались улицы, белились штакетники палисадников и ставни домов, подновлялись сгнившие заплоты. Село принимало ухоженный вид, который радовал глаз.

В прошлое дежурство дед Игнат наблюдал, как краской закрашивали на церковной стене изрядно выцветший лик создателя в образе Спаса Нерукотворного, а сегодня два парня из активистов принесли две лестницы, подставили их к стене и стали растягивать над папертью кумачовый плакат почти во всю длину стены на высоте, где был лик Христа. Дед Игнат помнил, что раньше там были слова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа».

Ему стало интересно узнать, что написали эти активисты на своей тряпочной вывеске. Он долго по слогам читал текст плаката, и у него вышло: «Ленин и теперь живее всех живых. Наши знания – сила и оружие».

Игнат Наумович в сердцах сплюнул и проворчал в усы: «Вот уж хамово отродье – христопродавцы. Он че, у них тоже воскрес? Вот уж удумали… Как только вас земля носит? Такой храм обезбожить… Эту антихристову занавеску ребятня читать будет. Ведь не ведают, че вам за такой грех сниспошлет Господь, каку кару?»

Он стал рассматривать, кто там на этих лестницах растягивает красный плакат: «Кажись, один-то Егорка Мироманов. Помню, его бабка Анисья водила за ручку в этот храм на Благовещенье, Пасху, Троицу, даже в Крестном ходе с ней бывал, а теперя че с их взясь? Второго-то никак не разгляжу, он все спиной ко мне. Антихристами стали и других этими безбожными словами сделают», – так он горестно и беспомощно ворчал себе под нос, закручивая табачок, выращенный в своем огороде, в самокрутку, которую всегда делал из районной газеты «Путь к коммунизму».

Время шло и к трехсотлетию возникновения острога, от которого осталась лишь переделанная под кинотеатр Богоявленская церковь да две башни с колокольней. На стене одной из них появилась новенькая дощечка, покрашенная светлой краской, на ней был короткий текст, извещающий о том, что эти древние сооружения ХVII века охраняются государством. Появление новенькой, с иголочки, дощечки на старой, траченной временем стене ее разом еще больше состарило, придавая ей более ветхий и, прямо скажем, убогий вид. Раньше люди не замечали этой ветхости и убожества старого строения, а теперь обратили на это внимание и стали судачить, что, дескать, «куда смотрит государство, скоро башни-то упадут, а им вместо должного ремонта повесили крашеную дощечку».

Не прошло и года после появления светлой дощечки, как около башен появились плотники. Они, поддомкратив, приподняли осевший угол одной из башен, подвели новые нижние истлевшие венцы, выбрали из стен сгнившие бревна, вставили новые. Также подновили и вторую башню. А вот на потолки у государства средств, видимо, не хватило, но все равно башни помолодели, приосанились! Вообще-то можно было государство понять: только кончилась война, целые города лежали в руинах…

Мы каждый день, идя в школу, проходили мимо башни, смотрящей на небольшую площадь перед бывшим острогом, видели плотницкие работы, мужиков в верхонках и стоптанных кирзовых сапогах с топорами или поперечными двуручными пилами. В нашем классе учился Мишка Мироманов, его отец как раз работал и, кажется, был бригадиром плотницкой бригады. Мы, пользуясь покровительством Мишкиного отца, несколько раз приходили смотреть, как преображается старина.

Как-то раз застали всю бригаду, толпящуюся вокруг своего бригадира, они что-то рассматривали. Оказалось, что Мишкин отец, обкапывая самый нижний венец башни, чтобы освободить его от накопившейся веками земли, нашел «клад» – несколько старинных монет XVII века. Монеты, как потом рассказывал он, лежали кучкой прямо в земле, не имея никакого сохранного предмета, например, ящичка или коробки, лежали открыто. Скорее всего, они когда-то были в кожаном кошельке. Кошелек со временем сгнил, а монетки остались лежать, где их, видимо, потерял или забыл какой-то давний острожный житель. Это было событие! Мы подошли в тот момент, когда обсуждался вопрос, что с ними делать. «Клад» состоял из трех-четырех монет сравнительно большего размера и нескольких, примерно до десяти, совсем маленьких монет. Музея в селе не было, все пришли к одному мнению, что находку надо куда-то пристроить на сохранение и на огляд другим людям, но как, никто не знал.

Мишка рассказал о находке отца нашей классной руководительнице Зинаиде Филипповне, которая вела у нас русский язык и литературу. Она эту новость рассказала учительнице истории Валентине Тимофеевне, и они вместе отправились на место события осмотреть находку. Мишкин отец в окружении всей бригады разложил на широкой строганной доске найденные монеты. Время сделало свое разрушительное дело, но все же можно было кое-что разглядеть.

На лицевой стороне большеньких монет в обрамлении узоров был виден герб – двуглавый орел, под ним – номинал «рубль», под номиналом – дата старославянскими буквами, означающая «лета 7162» (от сотворения мира). На обратной стороне изображение царя-всадника со скипетром в руке и царской шапкой на голове. Вокруг надпись: «Божиею милостию Великий государь, царь и Великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя России».

Валентина Тимофеевна, закончив свой недолгий осмотр, сказала:

– У меня написан институтский диплом по царствованию Алексея Михайловича Тишайшего, это отец Петра I, – добавила она и продолжила: – Мне пришлось основательно познакомиться с этой эпохой. Как раз во время правления Алексея Михайловича Романова была проведена денежная реформа, даже был так называемый медный бунт, который случился из-за ошибок в проведении этой реформы. Поэтому по находке могу сказать достаточно определенно: найденные монеты рублевого номинала переделаны из европейского серебряного талера. Тогда на Руси своего серебра просто не было, и россиянам пришлось прибегнуть к такому способу, чтобы иметь серебряную валюту. Это первые монеты России рублевого номинала, они имели очень высокую покупательную способность. А мелкие медные монетки – деньга – полкопейки, полушка – одна четвертая копейки. Они хоть маленького номинала, но тоже имели существенную покупательную способность. Это же не золото, думаю, никаких особых формальностей в этом случае проводить не надо. Я советую вам передать эти артефакты, – предложила Валентина Тимофеевна, – в областной краеведческий музей, там их отреставрируют и выставят в экспозицию с указанием, где и кем они были найдены. Если вы согласитесь, я с удовольствием это сделаю. Разумеется, обязательно привезу документ о передаче артефактов музею с именем нашедшего монеты.

– Вас как зовут? – обратилась Валентина Тимофеевна к Мишкиному отцу.

– Егор Андреевич.

– Думаю, Егор Андреевич, что они даже напишут вам благодарственное письмо за ваш примерный поступок.

Так и поступили, монеты были переданы в присутствии плотницкой бригады. Все остались довольны и даже горды исходом дела.

Прошло время, и однажды Зинаида Филипповна объявила, что по окончании ремонтных работ старинных башен мы всем классом пойдем посмотреть на отремонтированные строения: «Я расскажу вам немного об истории нашего острога».

Был теплый майский день. В этот день Зинаида Филипповна отменила последний урок в классе, и мы пошли к башням. Хотя мы их видели тысячу раз, но в этот день все казалось новым. Мы прошли в ограду бывшего острога. Тут все было убрано, даже подметено после ремонта. У дальней башни стояла большая, раскидистая, с толстенными сучками лиственница. Мы, пользуясь случаем, спросили у Зинаиды Филипповны, сколько, на ее взгляд, может быть лет этому могучему дереву; может, эта лиственница видела тех первопроходцев, которые рубили эти башни и острожную церковь, из которой нынче сделали кинотеатр.

Зинаида Филипповна, подумав, сказала:

– Как строили церковь она, безусловно, видела, потому что ее строили намного позже, а вот башни… Как-то читала, что лиственница может жить 350–450 лет, так что вполне могла быть знакома и со строителями нашего острога.

Под лиственницей стояла кондовая лавка, Зинаида Филипповна и девчонки расселись на ней, а мы вокруг нее встали полукольцом. Зинаида Филипповна стала рассказывать:

– Эти башни, на первый взгляд, похожи, как две капли воды, но само строение их и биографии разные, – говорила Зинаида Филипповна, показывая то на одну, то на другую башню. – Я расспросила Валентину Тимофеевну, и она поведала интересную деталь: эта башня старше той, что стоит на углу улицы на 18 лет. Хотя, казалось бы, рубили их в одно время. Мало того, эта башня срублена не здесь, она перевезена с места старого острога, который возник на противоположном берегу нашей реки еще в 1631 году. Она пережила нападение на острог проживавшими здесь аборигенами. Они не хотели терпеть присутствие обосновавшихся на их земле незваных гостей. Бой был нешуточный – были убиты и ранены, осажденным в остроге удалось отбиться, а нападавшим пришлось уйти, несолоно хлебавши, с потерями обратно за протоку, которую в память тут пролитой крови прозвали Кровавой.

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!