«ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Слово к читателю. Прощай, Колыма. Прощай, прошлое

ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ

(На пути к урану)

Известным и неизвестным

урановым людям

геологам-работягам

ПОСВЯЩАЕТСЯ

ГЕОЛОГАМ-РАБОТЯГАМ

У памятника первый родившийся ребенок Краснокаменска – Юра Зенченко

 

Владимир Зенченко

 

 

АННОТАЦИЯ

Книга «Заросшие тропы» повествует о пороках человечества – вечных войнах, алчности, планах захвата чужого… Отсюда святая обязанность – защита Родины, поиски урана для «атомного щита» - удара возмездия, а затем - для атомной энергии на благо людей. Книга – о поисках урана, о методах поисков, о борьбе мнений, о человеческих взаимоотношениях, о драматизме и трагедиях на трудном пути к урану... и дальнейшей судьбе России.

Книга для познания и размышления.

ОБ  АВТОРЕ

Зенченко Владимир Петрович, – 1931г. рождения, инженер-геолог. Руководитель поисково-разведочных партий на уран. Главный инженер ордена Ленина «Сосновгеология». Кандидат геолого-минералогических наук, Лауреат Ленинской премии за открытие и разведку крупного месторождения урана. Автор названия  г. Краснокаменска. Один из организаторов выполнения спецзаданий Правительства» - по ускорению разведки месторождений золота – на Колыме, олова – на Дальнем Востоке, нефти – в районе Ванавары, алмазов – в районе Полярного круга Архангельской области. Работа и общение с людьми от заключённых рецидивистов -   до членов Политбюро ЦК КПСС.

Ответственный составитель монографии «История создания сырьевой базы урана СССР» и книги «Путь к урану». Автор книг «Уран и человечество», «О путях самоисцеления» (человека и человечества), автор гипотезы «Происхождение Земли и её водородного ядра» (Изв. Сиб. отд. Секции наук о Земле РАЕН №2(28), 2008г) и предлагаемой книги «Заросшие тропы» (на пути к урану)…  

ОТ АВТОРА

Я благодарен судьбе, что у меня есть друзья и единомышленники, которые помогали и морально поддерживали меня при создании этой книги: Александр Кокарев, Валерий Сверкунов, Николай Слащёв, Михаил Попов, Всеволод Медведев, Дмитрий Самович, Николай Гуменюк, Михаил Шумилин, Николай Королев, Сергей Бузовкин, Леонид Гаврилов, Михаил Пельменёв, Леонид Чирцов, Виктор Мунгалов, Илья Засименко, Владимир Кусов, Михаил Верхотуров, Владимир Деревенец, Сергей Мешалкин, Сергей Кувин, Виктор Сивков и славные женщины – Вера Рогова, Ирина Васильева, Людмила Ковешникова, Людмила Вепрева, Валентина Слащёва, Люся Самойленко, Тамара Белякова, Галя Ефременко, Неля Маркова и Неля Зенченко.

Спасибо всем, кто при наших встречах и телефонных беседах желал мне здоровья и завершения этой книги. Книга моя -  о наших общих друзьях, геологах-работягах. Кто жив – здоровья Вам и долголетия, а кого нет в живых – светлая дружеская память…

 

 

 

Говорите правду и зло рассеется
Конфуций

Слово  к  читателю

«Когда памяти груз невесомо ложится на  плечи,
Заноет душа и запросится в исповедь строк».
Геолог уранщик Юрий Бастриков

Перед тем, как начался мой путь к урану, было прошлое – практически беспризорное детство военных лет и соответствующие  шалости,  связанные с изготовлением и хулиганистым применением примитивной взрывчатки, и даже  создание самодельной бомбы. А позже, в послевоенные годы – мне довелось начинать первые походы по «чертовой тропе» вдоль горной реки Урик, где по льду на санях «спецорганизацией» возили Ботогольский графит в лабораторию №2 И.В. Курчатову - для создания первой атомной бомбы. А затем, самостоятельно в «чертовых воротах» на той же речке - вести поиски лития, необходимого для производства водородной бомбы. По ходу производственной практики приходилось иметь дело с обычной взрывчаткой, а затем -  с КГБ и МВД, и …  познакомиться с тюремными нарами.

Это трагические уроки – незадолго до защиты диплома! Однако защита успешно прошла. Направление - в Магадан, прииск Мальдяк.

Колымские годы – ни дня без взрывчатки. Позади суровая школа  мужества, после которой никогда и ничто не казалось мне страшным.

Так распоряжалась судьба. Ей было виднее, как  делать из меня инженера и человека. В те 40-50-е годы подобное могло случиться и с моими будущими друзьями и урановыми соратниками.

А затем, главное в жизни – мы искали и, с помощью взрывчатки и стали, вели подземную разведку месторождений урана.
Лично меня всегда сопровождала Колымская святая заповедь:

«Умри, но делай».

…И мы делали. Мы создавали «атомный щит Родины».

Мы создавали урановую базу страны – для света и тепла людям.

Нашу работу оценят потомки. А может все канет в лету или исказится, а может проклянётся. Молва на Земле всегда многоликая – не угадаешь. Скольких хороших людей молва на тот свет раньше срока отправила. Всякое бывало…

Но как говорится – надежда умирает последней.

Вот потому я попробую рассказать о значимом отрезке своей жизни и моей родной «секретной экспедиции», а также о  судьбах многих её людей на пути к большому урану.

Почему я свою повесть называю  исповедь?

В религиозном понимании, «исповедь - это таинство покаяния».

Я некрещеный. И перед Христом не преклоняюсь и крест на цепи не ношу.

Я уважаю древних и мудрых, которые олицетворяли законы и закономерности земной природы и Великого космоса – с живым Богом, называя его – Всевышний или – «Вселенский разум»!

Я с уважением отношусь к тем, кто проповедует:

«Бог в душе каждого – в него верь и пред ним исповедуйся!».

Понятие исповеди я согласую с  толковыми словарями русского языка:

«ИСПОВЕДЬ - искреннее и полное осознание своих убеждений, помыслов и дел» (В.И. Даль).

«ИСПОВЕДЬ - откровенное признание, рассказ о своих  сокровенных мыслях и взглядах « (С.Н. Ожегов).

Моя исповедь – это откровение о делах грешных и святых. О лично известных мне людях с разными судьбами. О событиях связанных с ураном  для термоядерных бомб - несущих смерть и для атомных реакторов – дающих свет и жизнь.

Как видим, речь пойдет о делах – во зло и добро. Чего больше – покажет будущее время.

Я поведаю о времени прошлом – школе мужества, о пути к урану, о геологах-работягах, чем жили геологи-уранщики, о чём мечтали, чего достигли и к чему пришли. Попробую правдиво осветить то, что было когда-то под грифом «Совершенно секретно» и недоступно для многих. Сегодня об этом можно рассказать.

Повесть моя на основе истории открытия Стрельцовских месторождений урана и создания на их базе – единственного крупного уранового комбината России в городе Краснокаменске.

Это должно представлять интерес – для пользы будущего.

Всякое бывало – о том и пойдет речь.

Заранее прошу: не судите меня слишком строго, Читатель, - за критику заслуженных людей. Да простят и они  мне – грехи мои! Их конечные результаты бесспорны и сохраняют уважение к ним.

Исповедь моя – не во зло, а для правды, чтобы не повторять ошибок прошлого.

Я пробую осветить заслуги многих, - умалять которые не смеет никто!

При всем этом, я обязуюсь вспомнить самых первых – забытых и неизвестных.

Никого не виню. А тех, кто сокращал мне жизнь, не ведая, что творят, душевно прощаю.

Всевышнего прошу, чтобы исповедь моя о прошлых деяниях была услышана и воспринята теми, кому уготовано судьбой -  продолжать наш путь к урану.

И пусть в дальнейшем на просторах земли Российской, и на «Заросших тропах» наших, путь к урану будет лёгким и радостным под яркой звездой удачи!

Прощай, Колыма. Прощай, прошлое…

«Колыма – это край Золота, Холода и Скорби».
(геолог Усачев)

Колыма – это школа мужества.
(Автор)

Последнее Колымское утро

Тёмное замороженное окно. На улице мрак и холод, хотя завтра будет уже март. По хозяйски оглядываю комнату. На столе – паспорт, авиабилет, трудовая книжка и деньги. Это в карманы. На вешалке – телогрейка, ватные штаны, потертый полушубок, брезентовый плащ. На полу – валенки, сапоги. На кровати – спаренный двойной спальный мешок на кошме, а сверху солдатское одеяло. На печке – бачок с кусочками льда. На табуретке – всегда включённая электроплитка. На тумбочке и полках кое-какая посуда от бывшего жильца. Всё это новому жильцу. Упакованный рюкзак и лыжи в чехле – с собой. На мне – шапка, канадская меховая куртка, тройное бельё, унты. Ещё раз проверяю записи в трудовой книжке. Помню прощальные слова главного инженера Пономарёва: «Спасибо, сынок, за золотой ключ Василёк. Проверь в трудовой книжке – запись с благодарностью… Удачи тебе на новой работе».

Сосед Костя с машиной уже ждет.

- Поехали, Костя,- предложил я, - только завернём на конную базу, с Тибинским попрощаться. Со всеми в геолбюро и конторе, а с зэками на шурфах,  попрощались вчера.

Тибинский - политический зэк по «делу Кирова». Один  «червонец»   по суду отсидел, второй и третий пошёл - без суда. Правда, последние годы «бесконвойный – конюх конной базы». Коня он мне всегда с любовью готовил…

- Ба!.. все мои горняки на конной базе. Смеются. На столе тушёнка и в банках – «по чуть-чуть»! Снова прощание, похлопывание по плечу – удачи!

Тибинский подвёл моего серого коня.

- Попрощайся, гражданин начальник. «Серый» никого не любил так, как тебя. Я погладил коня по шее. Похлопал нежно. Моя ладонь всегда нравилась коню. Помню слова Тибинского:

«Не помни зла, гражданин начальник, не все колымские люди – злые убийцы. Небось, пригляделся – есть и хорошие люди».

Я пожал ему руку с искренней теплотой, которую он не ощущал последние двадцать лет, а может и никогда в своей жизни. Он не вытирал выкатившихся слезинок. Глаза выражали сильную тоску бесправного человека.
Ещё раз попрощался со всеми  весёлыми похлопываниями по плечу, чтобы как-то сгладить прощальную грусть…

- Пора, Костя, поехали – самолет не ждёт!..

Прииск – лагерь Мальдяк позади…А вот и аэропорт Берелёк. Посадка в Ли-2. Последние слова:

«Прощай, Костя, не ругай за холодную стенку квартиры соседа».

- Прощай, Петрович, удачи тебе.

Самолёт держал курс на Якутск, а потом дальше … на Иркутск.

В самолете я удобно устроился на последнем сидении, что дало мне возможность  постелить под себя и укрыть бока и ноги большим авиационным брезентом, лежащим в хвосте самолета.

Воспоминание о детстве и юности

Природная память хранит дела интересные и добрые, чтобы помнить, а также дела непристойные и трагические вокруг меня, чтобы не забывать. Судьба моя преподносила мне то и другое – испытывала и воспитывала. Мамаша моя покинула этот мир, когда мне был годик. Ласки отца  не помню.

Роковой эпизод – когда домочадцы ушли в кино, оставив печь излишне прикрытой с остатками тлеющего угля. Мы с братом Спартаком угорели. Прибежавшие врачи заявили: «Этот младший обречён (это я). Надо спасать старшего».

Судьба попытала меня, но сберегла. Ей помогла моя тетя «мамка», оживший Спартак и двоюродные братья. Постепенно братья ушли в армию. Тетка и отец всегда на работе. Воспитатель и брат  Спартак - школьник старших классов. Я – в начальной школе.

Наш дом бывшего управляющего заводом был возле фанерно-спичечного завода  в г. Усолье. Отец – парторг и зам. директора по производственной части. Он  из слесарей когда-то паровозоремонтного депо станции Иннокентьевская возле Иркутска, а затем «чекист», гражданская война, партшкола и школа «красных директоров».

О расстреле Колчака. Интересно то, что во дворе, на задах, в бывшей стайке для свиней жил соратник отца по «ЧК» и гражданской войне Солуянов со своей семьёй – пять человек. В комнатке  теснота, а в углу на тумбочке - граммофон Колчака.

Иногда в гости к отцу собирались заводские мастера – вели планерки. Иногда приезжали и собирались партийные руководители из Иркутска. Кто-нибудь из них предлагал отцу:

- Позови своего Солуянова – пусть расскажет, как расстреливали Колчака.

Последний раз - эта встреча в 1940 году.

О граммофоне Солуянов говорил, что он достался ему после ареста Колчака. Когда Колчака увели, в вагоне остался граммофон и пустой сейф. Слесаря попросили взять себе в общежитие этот граммофон. Взять разрешили. В общежитии его поставили в комнате единственного семейного Солуянова, чтобы лучше сохранился, и кое-когда прийти послушать…Гражданская война раскидала «чекистов», а многих…кончила. Солуянов уцелел. Уцелел до сих пор и граммофон с пятью пластинками Шаляпина. Сам Солуянов был выпивоха, работал разнорабочим на заводе. Бывали и прогулы, что было тогда недопустимым. Но отец не давал его уволить – оберегая как старого соратника.

Обычно меня отправляли сбегать - за Солуяновым. Когда он приходил, ему ставили табуретку у двери. Сами же гости – начальники сидели с отцом за большим столом в большой комнате. Я обычно устраивался на диване в соседней комнате, оттуда был виден стол с гостями и дверь, у которой размещался Солуянов. Ему задавали вопросы, и он, как всегда одинаково, рассказывал:

- Вывели Колчака из тюрьмы рано утром сразу на  речушку Ушаковку. Подвели к проруби. Он молчал и всё смотрел на небо.

Потом сказали:

- На колени!

Он встал. Нам крикнули:

-Давай! Пали!

Мы выстрелили из наганов в его затылок. Он ушёл под лёд. А второго, который  с ним был, потом шлёпнули.

Это было жестокое время гражданской войны. Потом была продразверстка с наганом в руках, потом  раскулачивание, потом многое было.

Я, бывало, приглашал Гошку и Генку Солуяновых, Мишку Иванова в отцовскую спальню, где мы доставали из-под подушки отцовский заряженный наган, трогали его и также клали на место. Вспоминая все это, я и сегодня думаю – не зря оставшиеся в живых руководящие чекисты спали до конца дней своих с наганом под подушкой.

О родителях. Отец умер на работе перед началом войны. Почему-то вспоминается мне компот на поминках – много компота! Слова хорошие в адрес отца, памятник со звездой. Но помню, как один из провожающих что-то сказал нелестное и сплюнул в сторону могилы отца. Я вспоминаю это часто. Вот и теперь это  припомнилось в самолете Ли-2.

О смерти моей родной матери говорили врачи:

– Её быстрая смерть наступила после укуса какого-то насекомого в лесу, куда мать ходила за грибами.

Видимо, мать послужила данью за то, чтобы судьба оберегала меня всю мою жизнь в таёжных глухоманях от всякой нечисти на пути к урану…

О брате Спартаке. Холод грузопассажирского самолёта Ли-2 разбудил мою память о том, как мой брат Спартак водил меня, восьмилетнего мальчишку, ночью на кладбище с целью воспитания воли и мужества. Сам он  - девятиклассник в 15 лет, возможно с некоторым страхом, воспитывал и свою волю, и  смелость. Холод в самолёте напомнил мне о холодном страхе, когда я в кромешной темноте внезапно падал в  просевшую и заросшую могилу, а затем вылезал из ямы  с его помощью. Тетка знала о наших проделках и ворчала: делать вам нечего, а иногда подбадривала – стране нужны будут смелые люди. Она была коммунисткой, чернорабочей на заводе, всегда стремилась на самые тяжелые и опасные работы – и гордилась этим. А потом был у Спартака 10 класс…Выпускной вечер и… Война. На второй день он идёт в военкомат и получает направление на ускоренные курсы лейтенантов. Затем фронт. Перед отъездом он прощается со своей любимой девушкой Галей Быковой, наказывая: «Жди. Проведывай иногда Вовку, ведь он теперь почти  беспризорник…».

…Видимо, воспитание  силы воли сказалось. Вот его строки из последнего письма из горящего Сталинграда с датой 14 октября 1942 года: «Здравствуйте, тётя и Володя! Я живу хорошо. Как-то на душе хорошо становится, когда очень много бьём фрицев. Работайте, тётя, так, чтобы каждая минута была рационально использована, чтобы каждый лист фанеры вашего завода был доброкачественным, из которых делают             самолёты, чтобы наши лётчики ещё лучше били фашистов. А ты, Вовка, учись  хорошо и отлично, чтобы товарищ Сталин сказал: «Отлично! Вот так    надо учиться». Всем приветы. Пишите. Жду ответа! Ваш Спартак Зенченко».

Сегодня не верится, что это мог писать  мальчишка – лейтенант в 18 лет – письмо рассудительное и спокойное. А как было на самом деле? Вот строки письма однополчанина Спартака, который закончил войну в Берлине, Шмырова Дмитрия Васильевича:

« Наша рота, где был и Спартак, была направлена в состав 883 полка, 193 дивизии, 62 армии. Мы защищали завод «Красный Октябрь» Сталинграда. За время боёв в сентябре–октябре были большие потери – практически не только 883 полка, но и 193 дивизии не существовало (из нескольких тысяч уцелели десятки человек). Спартак остался в группе обороняющихся на территории непокорённого завода «Красный Октябрь».
Вот как вспоминает этот день немецкий капитан Гельмут Вельц, пытавшийся захватить один из цехов завода: «Вокруг, словно  сметённые мощным ураганом, носятся куски металла, внутри цех представляет  сплошную воронку. Авиация целыми неделями  бомбила этот завод. Но за каждым выступом стены, на  чердаке и в подвале  нас поджидает красноармеец и с точным расчётом бросает гранаты. Обороняющиеся  сопротивляются всеми средствами. Да, это стойкие ПАРНИ!».

А вот как вспоминает дату письма Спартака, бывший командарм 62-ой армии маршал В.И. Чуйков: «14 октября 1942 года было для нас самым критическим днём. Задача перед армией – удерживать город на Волге до последнего человека. Комсомольцы подразделений постановили: «Лучше смерть – чем отступление». Это означало – «Умри, но победи».

Может, поэтому мне въелся в память и душу Колымский  святой  девиз: «Умри, но делай».

В «похоронке» Спартака дата – 1 ноября 1942 г. Оборона кончалась. Начинался путь к Сталинградской победе. Защитники Сталинграда почти все погибли. Девиз был выполнен!

Мы дети войны, иногда мечтавшие убежать на фронт, занимались, как нам казалось, полезными  игрушками. В ходу были самодельные ножи и наганы – «поджиги». Я хорошо учил и любил химию. Сырья для  взрывчатки было достаточно в различных отходах и отбросах на заводе при производстве спичек и фосфорных «чирикалок». Спичечных коробков тогда не делали, не хватало оборудования и рабочих рук.

Я специализировался на самой эффективной, на мой взгляд,  взрывчатке – из смеси бертолетовой соли и  порошка фосфора. Всё это требовало  большой осторожности. Я никому процесс смешивания не доверял, а вот эксперименты проводил иногда под восторженные крики своих дружков. Пакетик смеси в виде  аптечного пакетика с аспирином я клал на камень и кричал: «Разбегайся!», набрасывая другой камень на пакетик. Это были маленькие гранаты с громкостью оружейного выстрела. Заряд  можно было  сделать любой мощности, но я понимал – это смертельно опасно!

Но была и другая  менее опасная взрывчатка. Это обломки – крошки спичечных головок, типа пороха. Корпусом бомбы мог быть большой кислородный баллон. Они иногда валялись даже на мусорке, как непригодные.

Мысль о большой бомбе не давала мне покоя. Нас школьников в годы войны порой привлекали к фабричной работе – упаковке спичек. По домам мы делали пакетики для упаковки спичек, а после занятий нам поручали по два часа упаковывать спички в пакеты на заводе. Мы сидели за длинным столом, на который насыпались горой готовые спички. Мы брали спички в горсть и ложили их в пакеты на две трети и туда же  - тоненькие  шпонки, покрытые фосфором, «чирикалками» их называли. Заклеивали пакетики – продукция готова для продажи.

На столе в конце дня оставалось много  крошки от спичечных головок. Это же готовая взрывчатка! Её обычно в конце смены уборщицы сгребали со стола и ссыпали в мокрую помойку. Мы им помогали. Ну а часть этой крошки мы  успевали припрятать за пазухой и по карманам. И так каждый раз. Мы не считали это воровством. Из моих  дружков  никогда никто не воровал, как бы плохо и голодно нам не было. Мы считали, что это отбросы, а нам нужен был  эксперимент взрыва  самодельной бомбы. Мы ведь готовились к побегу на фронт. Мы считали себя способными воевать. Нам было в 1944 году по 13-14 лет, а Гошке Солуянову - 15 лет.

Бомбу мы сделали. Это был старый кислородный баллон, в котором мы пропилили маленькое отверстие, как в «поджиге», наполнили его крошкой от спичечных головок, а исковерканные отверстия забили плотно глиной. Баллон – бомбу хранили в глубокой  расщелине оврага, подкопав стенку, чтобы осколками никого не достало… Мы тогда о бикфордовом шнуре знали понаслышке. Вот поэтому сделали поджигательную верёвку, обкрученную тряпками, а у отверстия баллона насыпали спичечной крошки.

Отметим то, что даже в Сибири в годы войны 41-45 годов стекла окон заклеивали полосками бумаги, чтобы при бомбёжке от осколков стекла не было дополнительных жертв. Именно это смягчило последствие нашего взрыва – ведь вблизи были заводские дома. Я поджег свой «шнур» и мы побежали в сторону  большого оврага.

Взрыв произошёл раньше ожидаемого времени. Дрогнула земля. Такого  грохота от взрыва, со слов эвакуированных ребят, они не слышали даже от немецких бомб! Люди выбежали из домов, озираясь по сторонам, не понимая – что произошло. Заводская пожарная охрана прибежала к оврагу, окружила его, но не решалась заглянуть в промоину с огромной воронкой от взрыва. Со временем разъяснили, что взорвался кислородный баллон, кем-то спрятанный в овраге. Никто из моих ребят никогда и нигде не проговорился. Каюсь в содеянном, объясняю это мальчишеской подготовкой к военным действиями на фронте, куда мы готовились бежать.

Побег на фронт состоялся этим же летом 1944 года. Гошка и Генка отказались – их отец инвалид и мать сильно болели. Побег я осуществлял  с Мишкой Ивановым, соседом по дому. Мы пробрались в вагон с лошадьми военного эшелона. Ехали сутки, собирая в грязи среди копыт отдельные зернышки кукурузы. Да, да, кукурузы – многие думают, что она появилась со времен Хрущева. Ничего подобного. Ею понемногу подкармливали лошадей – тягловую силу для передвижения пушек. Было страшно. Лошади иногда пугливо брыкались или часто переступали с ноги на ногу. А мы под ними - в углу вагона. Солдаты, подкармливая лошадей, сразу же заметили нас. – Вы куда, хлопцы!.. - На фронт, ёжась, отвечали мы. – Похвально, ребятки, тогда идите к нам в теплушку – там теплее, и подкормитесь. В вагоне-теплушке мы согрелись. Нас накормили, над нами подшучивали, но обещали до фронта довезти. Мы были уже взрослые, не очень доверяли солдатам, но надеялись.

Надежда рухнула, когда на станции Тайшет в вагон зашли два железнодорожных милиционера.

- Облава! – услышали мы голоса солдат, - сдавайтесь, ребята… Нас цепко взяли за руки. Вместе с охранниками мы спрыгнули  из вагона на землю и  покорно пошли на станцию в милицию, с досадой оглядываясь на солдат. Они махали нам пилотками и кричали:

«Не грустите, ребята, ещё навоюетесь! Мы скоро победим! Но эта война не последняя!».

Я никогда не забывал этих напутственных солдатских слов. Они сопровождали меня на всём последующем моём пути к урану –

Война не последняя!...

А по ходу воспоминаний о побеге доскажу, чем дело кончилось. Нас доставили в почтовом охраняемом вагоне обратно на станцию «Ангара», где нас уже поджидали Мишкина мама и моя тётка – «мамка». Они под роспись забрали нас, привели домой, ласково причитая:

«Куда вы, сорванцы, побежали, ведь скоро в школу, осень на носу, война скоро победой кончится.  Учиться надо».

И все нежно и ласково, особенно моя «тетка». Дома я заметил закрытые ставни.

А моя ласковая тётя взяла приготовленную на лежаке толстую веревку и, причитая о том, что нет отца, погиб Спартак, изранены братья, со слезами на глазах, била меня остервенело и больно. Я хватался за веревку, но она была  крепкой рабочей женщиной. В общем, я получил достойный поступку урок с разъяснительной лекцией и толстой веревкой.

И теперь, почти полвека спустя, как не стало моей  тети Анны – моей мамы, я вспоминаю  её с теплыми сыновними чувствами и благодарностью за то, что она  помогла моей судьбе сделать из меня полезного для Родины человека.

Путь к спорту. В этот же год я был переведен в городскую среднюю школу в седьмой класс. Помню, на уроке физкультуры школьный физрук Константин Ильич спрашивает после переклички в строю, назвав мою фамилию и попросив выйти на три шага вперед. Я выполнил его указание. Он спросил: «Спартак Зенченко ваш брат?» Я ответил – да.

Тогда он всему классу  кратко рассказал, каким  учеником и спортсменом, а затем с первого дня войны защитником Родины был Спартак, погибший за вас ребята, чтобы вы учились и были счастливы. Много ещё теплых слов он сказал о Спартаке, а затем спросил меня:

- Сможешь быть таким, как твой брат Спартак?

Я ответил: «Буду стараться».

С Константином Ильичём мы сразу стали друзьями, хотя он уже тогда был в почтенном возрасте, чемпионом области по десятиборью и бессменно -  по толканию ядра. У него была большая облысевшая голова, за что его с любовью прозвали «арбузом».

Уже в девятом классе я стал  чемпионом города Усолье среди юношей по лыжам и рекордсменом  Иркутской области…….. среди юношей по толканию ядра. Интересно, что много лет спустя на юбилейных стендах стадиона «Труд» я видел свой непобитый рекорд. Я храню красивый нагрудный знак «Чемпион области».

В каких бы соревнованиях, в том числе и всесоюзных, мне не приходилось участвовать, в самые трудные моменты я  всегда вспоминал Константина Ильича, это помогало мне… и в спорте, и в жизни.

Забегая в своих воспоминаниях далеко вперед, я представлял картину нашей встречи в его квартире, когда ему было девяносто лет. Он сразу узнал меня. Мы обнялись и  прослезились. Мы много вспоминали о школьных годах, о наших классах послевоенных лет, о ребятах. У него не старела память. Он помнил и моих друзей – Юру Балашова, Аюра Чимытова, Колю Чернуху, Зою Кузнецову, Степана Савватеева, Марту Грабко. Мы вспоминали ребят тех лет и преподавателей – особенно тепло Василия Шаманского, который до конца своих дней занимался историей города Усолье. Два немолодых спортсмена выпили по паре чарок – за память о друзьях.

Я – «враг народа». Однажды был тяжелый случай между мной десятиклассником и  учителем истории. Я как-то заявил:

«Может правильнее не учить наизусть цитаты вождей, а познавать их смысл….?».

Нина Павловна побледнела… и показала мне рукой на дверь с криком  - вон!

Я вышел. На следующий день в начале урока – это же требование! И так всю последнюю четверть. А это – прощай десятилетка и … вуз!

Я грешный школьник ещё не знал, что в 1948 году начиналась очередная политическая борьба с инакомыслием и космополитами – как врагами народа!

Мой друг Юра Балашов спас меня. Он был опытнее. Он - сын расстрелянного коммуниста и отсидевшей в лагерях  матери,  убедил  Нину Павловну простить меня несмышленого. Я признал вину и был допущен в класс. И два полных урока отвечал на её вопросы. Получил «отлично». Судьба попытала меня снова, подтолкнула на путь истины.

Была и школьная любовь – чистая, светлая. До сих пор  помнятся эти волнующие чувства к Вике Невской, а затем к Гале Ерема. Судьба по-разному  относилась к их любви и к моей. На то она и судьба.

В  школьные годы я уже писал стихи и маленькие рассказы о мальчишках войны, храбрых воинах и раненых солдатах. Помню слова из одного моего рассказа «О слепом музыканте»:

«Если вы хотите познать до глубины жизнь и любовь к ней, то  пойдите на рынок или на другое место скопления людей и там посмотрите на жизнь – через закрытые глаза слепых музыкантов».

В душе моей сохранились самые различные образы людей, искалеченных войной. С детства я ненавидел  зачинщиков войны – как  алчных хищников,  прикрывающихся интересами своей нации или  яркими идеями мирового пожара.

Может быть, потому и тянулся к взрывчатке – силу можно остановить только силой.

При этом сила добра должна быть выше, чем сила зла!

Однако детство есть детство. Мы радовались жизни. Для выпускного вечера по окончанию школы я даже написал песню на музыку  венского вальса:

«Мы школу покинем, ребята,
Уедем  в другие края.
Расстаться придется, девчата,
Расстаться придется, друзья….». и т.д.

И расстались…. кончилось детство. У всех судьбы разные.

Самолет Ли-2 приземлился в Якутске. Часть пассажиров, разминая замёрзшие спины и конечности, спустилась по шаткому трапу  - кто на Алдан, кто на другой рейс. А я с группой других  - в полушубках и телогрейках - побродил около самолета, пока его дозаправляли, и полетел на Олёкминск и дальше на Иркутск. Северные морозные сумерки быстро охватили самолет и все окружающее пространство. Моторы гудели монотонно, навевая новые воспоминания – теперь уже о  юношеских годах, студенческой жизни и, к сожалению, о трагических эпизодах.

Школа позади. Куда пойти учиться дальше? Душа романтика колебалась – или в мореходное училище, или в горный институт, чтобы геологом стать? Жребий натолкнул на решение. Как я понял потом – не всегда доверяй жребию! Тётушка купила мне билет до Владивостока по моей просьбе, вшила клинья в гачи отцовских брюк, собрала кое-какие харчи в небольшой старенький чемоданчик, и мы с Николаем Чернуха, Степаном Савватеевым, Володей Барминым  под стук  вагонных колес поехали к Японскому морю, чтобы  попробовать солёной воды и своей участи на студенческом поприще. Попробовали…. Сдали экзамены в мореходное училище. Но судьба, есть судьба! Нас зачислили не согласно заявлению на  штурманское отделение, а перед нами стал выбор – или согласиться на  судомеханический факультет, куда нас определили с Николаем Чернухой из-за отличных оценок   по математике и физике, или…?

Мы забрали документы, экзаменационные листы и… поступили в Дальневосточный политехнический институт на горный факультет.

Мы с Николаем, насладившись прелестями моря с берега и красотой бухты «Золотой рог» с бульвара Калининской улицы, а также уютом общежития, где нас проживало в одной подвальной комнате около  двадцати человек, с  бегающими крысами под кроватями и тумбочками, сдав экзамены за первый курс, отбыли восвояси, в свой Иркутск.

Он поступил в сельхозинститут.

Я  был принят на второй курс геологического факультета  горно-металлургического института в группу РМ-48-2. Условие было поставлено одно – пройти где-либо производственную практику по геодезии, так как на учебную практику группы в связи с переездом и оформлением я уже не успел. Судьба и на этот раз приготовила для меня испытательный сюрприз.

Практика в лагере заключённых. Благодаря отцу моей любимой  девушки Гали, главному инженеру завода горного оборудования – лагеря МВД в Усолье, я был принят помощником геодезиста  политзаключённого. Это был замечательный человек и специалист. Геодезию познал. Справку получил. Главное, он привил  добросовестность к делу и аккуратность. Он был аккуратен во всем. Он чистил зубы хозяйственным мылом. Он употреблял вечером банку простокваши, которую ему приносила и ставила  под колючую проволоку  старушка с окраины города. Я был благодарен судьбе за познание порядков в лагере и в душах заключённых.

В институте я сразу попал в коммуну – Сергей Дорошков, Павел Лукич Фадеев, Ваня Холодков, Игорь Ульянов. Я – пятый. Половина группы в солдатских гимнастерках и галифе – участники войны – дети войны. Общежитие – барак №6 из-под бывших заключенных (надо же такое). Рядом барак №5 – девчата нашего института. Ещё три  барака  мужские. Иркутский горно-металлургический институт – светлое воспоминание, хотя всякое бывало. Преподаватели геологи-знатоки, романтики, истинные учителя – Мих. Мих. Лавров, Сергей Павлович Плешанов, М.К. Косыгин, Ан. Вас. Сидоров. Можно перечислять долго.

Аресты в институте. Учеба. Самодеятельность. Спорт. Литературный кружок… Вот и споткнулся… 1949 год – арест трёх преподавателей и двух студентов – Саши Эстеркеса и Петра Фоменко (из нашей группы). Пётр из нашего литературного кружка, которым руководил Марк Сергеев.

Куда бы мы не писали, посылали характеристики – концы в воду.

Забегая далеко вперед, встретил я где-то в 60-е годы в райкоме Сашу Эстеркеса. Его в партию принимали.

– За что, Саша, спрашиваю?

– Не поверишь, Володя, за пропаганду «Студебеккера» - хорошая машина, за космополитизм…Он же и сказал:

- Вашего Петра Фоменко раз встретил на пересылке. Он, по 58 статье, за стихи антисоветские. Петр даже рассказал этот злополучный стих мне  - там было о том, что председатель не дал коня колхознице привезти дров из леса,  дети её  простудились и заболели, а муж на фронте… Вот и вся его вина. Больше о нем ничего не знаю. Я реабилитирован, в Ангарске работаю.

Запомнил я эту встречу… и литературный кружок в уме перебирал.

Мой арест. Вскоре после тех арестов я на себе правосудие испытал. Как-то Сергей Дорошков после соревнований по стрельбе принёс в общежитие малокалиберную винтовку, а Витя Мишак решил её во дворе  на прицельность опробовать. И пострелял… Утром по заявлению соседних жильцов, пришёл сотрудник милиции, нашёл гильзы и составил акт. Я и Виктор были на месте. Попросил нас подписаться. Прошла зима – подходит лето, как пелось в песне. Нас вызвали в суд и без лишних вопросов  приговорили к «году лишения свободы».

Одна мысль: экзамены подходят, а тут – тюрьма!

Я незаметно вышел, сбежал фактически… и в общежитие. Паспорт и комсомольский билет  Сергею под подушку. Составил план о том, как меня выручать, а сам в милицию - рядом с «народным судом». Говорю:

- Пришёл, ходил переодеться.

Смеются милиционеры:

- Вовремя пришёл. Воронок ждёт, а то бы за побег  годик добавили… Судьба у тебя хорошая – повезло.

- Только и подумал я: повезло, как утопленнику!..

Вот и тюрьма моя – Ушаковская, Иркутская, где Колчак сидел перед расстрелом. Может, поэтому у меня к нему  сочувствие особое. - Расстреляли и утопили … без суда. Забор каменный. Двери железные. По коридору двери с решётками.

Вот и камера №53. Вхожу.

- Здравствуйте…

- Здорово, кто такой?

– Студент, говорю. Хохот – «голодный семинарист»!..

Однако, все по-хорошему. Человек двадцать в камере. Нары с двух сторон. Посредине стол. У двери справа – параша. Уступили место на нарах. Мне условие – нарисуй-ка, студент, на стене часы, чтобы по солнцу время узнавать, когда в окошко оно заглядывает. Хохочут. Пообещал, но с условием, чтобы подтверждали о том, что я голодовку объявил и – ничего не ем. Отнеслись с сочувствием и шутками, но пообещали.

Первое – написал заявление в Областной суд на доследование  и пересмотр дела, с предупреждением о начале  голодовки ввиду предстоящих экзаменов в институте. Казалось бы – какая наивность?.. Но сработало. Две недели полная голодовка. Заходили в камеру представители прокурора. Задавали вопросы. Записывали, уходили. Часы я нарисовал – и даже можно было видеть  время  на стене, когда в окошко светило солнце. Все посмеивались, но относились ко мне хорошо. Тем более, что  Сергей Дорошков каждые три дня приносил передачу – пряники, испечённые и присланные ему его матерью из Забайкалья. Зэки говорили – вкусные.

Я знал  их вкус, но в тюрьме ничего не ел. Голодовка – есть голодовка!

Мне делали предупреждения и брали с меня подписки и даже грозили, что заставят есть – «куда ты денешься!».

Порядки тюремные изучил. Историй наслушался. Сегодня о прошлом не жалею. Узнал поговорку – «от тюрьмы и от сумы  не зарекайся!».

Одно плохо – экзамены начались. Об исключении из института по молодости и глупости не думал. Надо  успеть!..

Камерная дверь открылась: «Зенченко, выходи с вещами».

Вещей- то – все на мне (хорошо успел форму переодеть до ареста). Обновка одна – верёвка на штанах из обрывка полотенца вместо отобранного ремня при входе в тюрьму. Снова коридоры, решётчатые двери. Кабинет пустой, стол. И коротко – распишись! Расписался в графе – «Согласен» с решением Областного суда с изменением меры наказания на «условную» с учётом срока содержания в тюрьме.

Позже я узнал – Витя поступил честно, на доследовании заявив о том, что стрелял один. Потом его освободили досрочно, но год учёбы он потерял. Жаль.

Из ворот тюрьмы - сразу в институт. Не забыть встречу одногруппников – радость, похлопывания  по плечам и спине, возгласы:

- Дуй в парилку отмываться и за конспекты. Мы уже договорились с деканом о твоем графике сдачи экзаменов, чтобы к концу сессии ты успел  шесть экзаменов сдать. Твои – пять дней!

А Тося Белова, смеясь, мне пачку своих конспектов подаёт со словами: «Держи, не растеряй, верёвочкой перевяжи – той, что на твоих штанах. А чтобы они не свалились, вот тебе брючный ремешок». Ведь успела заметить и у кого-то из ребят выпросила.

Так и хочется от души выкрикнуть: «Тосенька, где ты теперь!?».

В общем, вооружили меня  планом сдачи экзаменов, конспектами, хотя у меня свои  конспекты хорошие были, за исключением последних лекций – спасибо ребятам. И пошли мы  ….   в соседнюю баню, а потом в общагу. Накормили меня... и конечно вопросы мои: кто как принимает, на что  основное внимание обращается.

В срок уложился, но в последний день два экзамена – один утром сдал, а второй надо сразу после обеда – историческая геология. Ребята уже повеселели, смеются – Мих. Мих (так с уважением называли профессора Лаврова все студенты) двоек не ставит, стипешки не лишает, держись «стрелок»!

- Ну, ребята, что-нибудь придумаю – главное сдать. Сдам – разрешу вам, коммунары, мне по 10 щелчков поставить – за все грехи мои тяжкие.

Быстренько пересмотрел свои конспекты и решил взять с собой на экзамен свои творческие построения  исторических эпох и катаклизмов на Земле, выраженные в масштабе по относительной интенсивности   на шкале времени.

Я сдавал экзамен последним. Взял билет – вроде  ответить можно… А Мих. Мих., улыбаясь, спрашивает:

«Похулиганил маленько?.. Хорошо не по политической статье. Небось, не до геологии было?».

А я ему: «Михаил Михайлович, наоборот, было время во время голодовки о геологии поразмышлять. Вот решил Вам показать свои графики за этот семестр».

И подаю развернутую тетрадку с графиками и условными обозначениями.

Он внимательно посмотрел на графики, потом на меня – интересно, говорит: «Я таких графиков ещё не видел – наглядно… с фантазией! Кажется, вы всё успели по сдаче экзаменов, доставайте вашу зачётку».

И ничего больше не спрашивая, ставит мне  прописью «отлично». Закрывая зачётку, сказал:

«У вас нынче будет не учебная, а производственная практика – желаю удачи!».

Я вышел. Мне казалось, я вылетел на воздушных шарах – конец!

Успел!  Какой же Вы, Мих. Мих., чудесный человек!

Конспекты эти берегу до сих пор – более полувека, вспоминая душевного профессора «Мих. Миха» Лаврова. Не зря его любили  все студенты, вспоминая с добрыми чувствами, особенно его лекцию о Тунгусском метеорите, о гипотезе Ляпунова, о космическом корабле и факте - куске метеорита в руках академика Кулика.

Когда своим «коммунарам»  я раскрыл зачетную книжку, они опешили.

– Ставьте, говорю, щелчки и подставил лоб.

А они мне:

– Да ты что, Петрович, за такую оценку мы готовы тебе лбы подставить.

Смеялись, руку жали. А потом Игорь Ульянов подвел итог:

«Короче так! Дело сделано! Наши коммунарки из пятого барака, надеюсь, закуску приготовили. Берём пару бутылок, икорки и в общагу!».

Читатель может не поверить – как это  в послевоенные годы (в 1951 году) студенты, живущие на стипендию, и вдруг – миску икры лососёвой!.. Но это  факт и забывать подобное не следует.  Сталинская социалистическая система работала не для репрессий, как многие сегодня говорят, и не только  на оружие, а находила силы,  чтобы быстрее залечить раны войны, восстановить города, заводы и поднять  условия жизни людей, отдавших силы и многих своих близких на войну.

Уже в 1947 году в СССР  в Иркутске отменили хлебные карточки (а в хвалёной Англии, где не было оккупантов, хлебные карточки отменили лишь в 1954 г.).

В 1951г. мы, студенты Иркутского горно-металлургического института,  после стипендии (почти всегда по традиции), просили до завтра в своей столовой у девчат пустую миску. Заходили в магазин «Узбеквино» на углу Карла Маркса и Ленина и  покупали полкило лососёвой икры, пяток баночек лосося (банки стояли на полках штабелями до потолка, а икра была в бочках – на вес). Затем покупали пару бутылочек дешевой водки и пару  бутылок (для девчат и для меня – непьющего спортсмена) вкусного настоящего  узбекского вина (на выбор). Хлеб и булочки были вволю! Осуществилась мечта детства – булка хлеба и ничего не надо!

В стране шли уценки на продовольствие и промтовары. Это было! было! Справедливости ради, стоит отметить – это было  в последние годы жизни Сталина, ныне оплёванного  и в полумраке  закопанного у кремлёвской стены.

Но не везде по стране это было – только там, где надо было срочно  поднимать промышленность и растить кадры. По определению Сталина: «Кадры решают всё!».

А вот в сельской местности – картошку сади – сколько можешь, но обо всём остальном, пока  подождать! Я всю свою жизнь видел и думал: почему труженики Земли – последние люди в советском обществе. Без паспорта – в «неволе»! Только те, кто поступали в вузы,  могли  уехать в город или по оргнабору – для промышленных строек или для «оборонных». Возможно, это было не от хорошей жизни. Война не забывалась.

Вернёмся к лету 1951 года. Производственная практика.… Куда? Помог интересный факт, определивший мои первые шаги к водородной бомбе. В 1950 году, при выходе группы геологов из Саян, сотрудником ВСЕГЕИ на «чёртовой» тропе, возле домика и маленькой баньки,  бывшей стоянки старателей добытчиков олова, был подобран образец  довольно большого (с ладонь) кристалла «полевого шпата». Оказалось, что это  - минерал сподумен, который содержит  элемент литий! Сегодня не секрет, что он составная часть производства трития – заряда водородной бомбы.

Кто-то «сверху» дал команду Иркутскому геологоуправлению – создать  оперативную геологическую Урикскую партию для нахождения   коренного выхода редкометальных пегматитов со  «сподуменом» и оценке этого рудопроявления.

Начальником партии назначили  преподавателя нашего горного института Сергея Павловича  Плешанова. Он же пригласил на работу Сергея Дорошкова, Павла Лукича Фадеева и меня.

Он направил нас одних на  организацию работ и первые поиски, порекомендовав в посёлке Инга  подыскать проводника коновода и поискового рабочего из местных парней. Сказано – сделано.

И вот мы выходим небольшим вьючным караваном в понедельник, 13 июня, по  «чёртовой» тропе в «чёртовы ворота» на реке Урик. Горная заброшенная тропа, броды, наша неопытность и все трудности - позади. Мы в землянке, на бывшей стоянке старателей, между огромных чёрных скал с небольшой поляной на берегу Урика. Одни. Караван ушёл обратно. Устроились. Сделали, как смогли, добротный плот для  переправы - при большой воде и… начали лазить по скалам и россыпям. Тропы дальше нет – она ушла в обход «чёртовой горы» в сторону реки Даялык.

Сергей и Павел - вокруг по скалам, а я вверх по течению, тоже как придётся. И вот то, что надо!..

Чёртовы Ворота. Материал Водородной бомбы

Река Урик перегорожена огромной  светлой пегматитовой жилой. В проране глыба пегматита, бурун воды – река прорывается через настоящие чёртовы ворота! Жила мощностью несколько метров и протяжённостью от берегов где-то по 50 метров.

Спускаюсь. Вступаю на жилу. Вижу кристаллы сподумена до полметра длиной. На глаз – это полевой шпат, но это и есть сподумен! Это же месторождение! Моё первое месторождение элемента – лития, необходимого для водородной  и термоядерной бомбы.

Я ещё не знал, что для бомбы, но судьба моя, видимо, знала и вывела меня на компонент будущего  заряда сверхмощной бомбы!

А как радовались ребята – Сергей и Павел. Чёрные приметы – понедельник, 13 число, чёрт – оказались, вроде, не причём.

Судьбы разные. Снова забегаю вперед. Мы с Сергеем связали свою судьбу с ураном, а Павел Лукич навсегда с литием. Он после института  направлен в Саяны. Через годы – он старший геолог на разведке этих редкометальных пегматитов. А ещё через годы – он погиб от инфаркта на одном из месторождений, открытых после нашего первого Урикского месторождения.… Как тут не вспомнить чёрта.

Будни партии. Вскоре, с караваном прибыл  С.П. Плешанов. С ним рабочий Колька Иванов – беда и выручка во всех маршрутах, в хозяйских делах и на переправах. И ещё – Лёня Ерёмин, мой будущий друг  до конца его дней. Это они  - Колька и Лёня на спор на десять щелчков в лоб – переплывали горную реку Урик с завязанными за спиной руками. Глупость,  но отвага. Первый  - бывший зэк, отсидевший три года за съеденного совхозного гуся, второй – демобилизованный из армии солдат, мечтающий окончить школу и институт и стать  геологом…

Какая же она интересная работа геолога- поисковика: маршруты, находки, вскрытие руды, радость, азарт и…снова маршруты – вечный поиск и удача открытий! А под осень новое задание – проследить по притокам Урика  гальку с вкрапленностью молибденита.

Опасный маршрут

Плешанов дает разнарядку – Сергей и Паша идут по реке Дзен-Голу, а вы, Володя, пойдёте один по реке Урик, а затем по реке Ханчёну – до водопада… Дальше нет планшета, да и монгольская граница… недалеко. Маршрут займёт дней пять. Будь осторожен на бродах. Спички береги – осень, снег пробрасывает, заморозки по утрам. На пути будет два жилых зимовья – обсушись.

Сегодня - пол века опыта за спиной. Нельзя отправлять в такие маршруты одного! Но тогда – было «море по колено». Плешанов иногда говорил мне при подобных заданиях:

- Вы спортсмен, Володя, должны выдержать, а иначе – зачем спорт. Я надеюсь на вас.

Сергей Павлович был неунывающий, порой бесстрашный, высоко культурный человек – романтик в геологии.

Мой маршрут навсегда в моей памяти – тропа, заходы на галечные косы, поиск гальки с молибденитом и дальше. Иногда броды. Снятие ботинок (глупо, но жалко было уже рваные ботинки), снятие одежды и рюкзак на плечи с лямками через лоб (чтобы не всё промокло). Длинная сушина в руках, чтобы не снесло на  быстрине и в путь… босые ноги по хрустящему снежку. Затем по прозрачному льду, который, ломаясь, режет ноги, а потом главное - переступать медленно с камня на камень, переставлять сушину, подбирая надёжный упор и … шагать, опираясь на палку, чтобы тебя не снесло течением – иначе гибель или сброс всего, что на тебе… и вплавь, если выплывешь… И так до другого берега. А там – босыми ногами на тонкий ледок, проламывая его, осторожно идёшь к снежному берегу. А на берегу – выбор сушинки с ветвями и поиск бересты для костра. И только тогда – костёр, обогревание  мёртвых ног и сушка всего мокрого. И снова в путь. Пишу и думаю – этого нельзя описать. Это надо испытать, чтобы помнить и не повторять. Или повторять, то в лучшем и безопасном варианте. А в геологии – запретить подобные одиночные маршруты! «Смелость города берет, но глупость наказуема».

Но все обошлось хорошо. Нашёл скальные обнажения с вкрапленностью молибденита, подобного в гальке. Набрал образцов. Обсушился в зимовье на Ханчёне. Сфотографировал огромный водопад, и с тем же риском -  в обратный путь. Добрался обратно благополучно – с кучей тяжёлых образцов молибденовой руды (благо продуктов уже не было – легче груз). Все были в восторге. Сергей, Павел Лукич – тоже нашли коренные обнажения молибденита.

Радость и разочарование. В таких случаях - коллективный ужин. К этому дню в партию с очередным караваном прибыла Надежда Ивановна, молодой специалист из МГРИ. И надо же – её молодой муж, перед её дорогой, положил  ей в рюкзак бутылку муската – выпить только по случаю первой находки. Она и порадовала всех, вытащив эту бутылку на стол. Говорили тосты. Выпивали по глоточку, передавая стакан по кругу.
Но видимо чёртик действует на судьбу геолога. Забегу вперед: молибденит оказался чешуйками графита. Это тоже бывает в геологии. Как тут не вспомнить Киплинга: «Всё проиграть и вновь начать сначала…».

Преддипломная практика

Через год мы снова были в «Чёртовых воротах», где занимались разведочными работами с применением взрывчатки на канавных работах. Ходили в маршруты уже в сопровождении оператора с радиометром на груди.

Не обходилось без шуток Кольки Иванова. Однажды, когда  оператор  эталонировал радиометр, передвигая эталон по натянутому шнуру, Колька допытывался, насколько вредна радиоактивность. Оператор дотошно пояснил ему, насколько вредно, особенно для мужской потенции. Колька удивился и… вдруг спросил:

- А зачем ты свой  радиоактивный эталон на прореху повесил?

Смех разразился, когда все увидели эталон на  штанине оператора – Колька  незаметно сотворил эту шутку. Оператор негодовал, отцепив эталон и пряча его в свинцовый цилиндрик.… Это все познания о радиоактивности, которые получил коллектив Урикской партии в этот год.

По геологии района и месторождения мы, за лето с прихватом части осени, собрали хороший материал и в хорошем настроении вернулись в Иркутск.

Впереди был пятый курс, дипломное  проектирование и защита дипломной работы. Это был жизнерадостный год. Творческая учёба, спорт, соревнование – где мы,  студенты ИГМИ - чемпионы вузов города, и   участники Всесоюзных соревнований в Москве с такими великими лыжниками как – Терентьев, Володин, Колчин, Кузин!

Зав. кафедрой  физкультуры Кинд Владимир Германович был доволен успехами. Жаль, что  закончилась студенческая жизнь. Наша знаменитая баскетбольная команда, бессменным капитаном которой был Гена Агеев в Москве, могла  выигрывать у московского «Спартака». Остался один Сергей Дорошков, отказавшийся в пользу геологии от членства в сборной Олимпийской команде  Союза.

Получили и дожидались направлений на работу по всей стране мои любимые лыжники – Серёжа Сутурин, Толя Москвин, Вася Пажитной, Аюр Чимытов, Володя Станкус…, а также девчата, чемпионки области – Дина Пуляевская, Лида Зарукина и Кондратьева, Валя Федосеева и другие ребята и девчата. Какие они были славные…

Март 1953 года был похоронный – умер Сталин.

Очередной  мой арест

В апреле, почти ночью, заходят к нам в комнату двое в штатском. Посмотрели на меня, поспрашивали у всех моих коммунаров о житье студентов, а потом один говорит:

«Собирайся, Володя, поехали!».

- Куда? – спрашиваю я: «И кто вы такие?».

Они показали документы – лейтенант и капитан КГБ СССР. Ребята оцепенели, Павел Лукич побледнел. Он видимо вспомнил, как при нём арестовали Сашу Эстеркеса. Мы вышли. Стояла легковая машина и «чёрный ворон». Мне предложили сесть в легковую «ЭМКУ». Поехали. Чего только я не передумал. Причины не смог найти – биография вроде чистая. Приехали на Литвинова. Завели меня в здание – коридоры, двери, кабинет, настольная лампа и свет в моё лицо. За одним столом – в углу я, за другим столом – человек в форме майора. Молчим.

Вдруг дверь в тёмный коридор приоткрывается и мужской голос – он? Ответ – он!... Дверь закрылась, но знакомый голос – это же Тамара Сенотрусова!... В чём  же дело?

Майор предлагает:

«Оружие на стол!.. и где вы были  прошлой осенью, 30 октября в час ночи?»...

Каково, Читатель. Но мне все стало понятным – это мой день рождения, и я знал, где я был, и что делал…

Поэтому я попробовал пошутить:

«Пистолета нет, и не было. На атомную бомбу только начинаю работать…».

- Шутки бросьте! Отвечайте на вопрос, оборвал он: «Лучше напишите все подробно. Вот вам ручка, лист бумаги».

Подходит, подаёт. Я подробно все написал. А дело было так:

«В день моего рождения прошлой осенью 30 октября в час ночи, после душевного ужина, мы с  «коммунарами» пошли провожать своих «коммунарок» в их пятый барак. Жили мы в новом доме – для  дипломников. Путь лежал через травяной пустырь. На кого-то накинули мою шинель, а я надел телогрейку Игоря Ульянова. По ходу нащупал в кармане два  картонных детонатора. Понял, они забыты Игорем в кармане после  практики на взрывных работах. Это нарушение - факт, надо исправить ошибку – уничтожить их, и концы в воду. Они очень опасны, но такие детонаторы могут гореть со стороны тола почти минуту, а затем, взрыв  инициатора – как выстрел. Я попросил спички и всех – чуток отойти. Затем поджёг кончики с толом и бросил их в первую рытвину. Раздались выстрелы как  из пистолета. Все засмеялись и пошли дальше…».

Но кто-то бдительный, очевидно из студентов – агент КГБ, наблюдая за нашей группой, но, не зная, что я творил, принял взрывы за пистолетные выстрелы и доложил по своей линии. Непонятно только, почему реакция произошла весной.… Не написал я только – чья телогрейка. Мой принцип:  ты – виноват, ты   и отвечай!

Тамара на допросе подтвердила то, что я написал. Это облегчило дорасследование.

Майор изучал моё письменное объяснение. Я стоял рядом.

- Хотел бы ты знать, кто это сообщил нам? - Спросил он и накрыл пресс-папье лежащий рядом с ним лист.

- Нет, не хотел, ответил я. Каждый должен выполнять порученное дело,… и добавил – только добросовестно.

Я почувствовал, что ему понравился мой ответ. Он заполнил какую-то формочку (как оказалось, пропуск на выход) и спросил: «Отец был чекистом?». Я ответил: «Да». Он, подавая  мне бумажку – пропуск, спокойно растолковал:

«За такие проступки статья  существует, но ты честно признался.… Да и допуск на тебя в Сосновскую экспедицию мы уже оформили.… Защищай диплом и работай на благо Родины…. и не болтай лишнего! До свидания…».

Он нажал кнопку. Вошёл лейтенант, взял у меня пропуск и кивком показал на дверь.… Всё обошлось, хотя ещё  был жив Берия.

Когда я добрался до общежития, было около пяти часов утра. Брезжил рассвет. В комнате сидели по своим койкам коммунары, а посередине на стуле Тамара Сенотрусова, рассказывая, что знала, и как она со страхом переходила Иерусалимское кладбище, добираясь до нашего общежития. Меня встретили, как покойника с «того света». Павел Лукич даже прослезился:

- Вовка, я думал, тебе конец!

Я всё рассказал, как было, и завершил:

«Есть черти в любом обществе, но есть и порядочные  люди, даже в таких страшных органах, как КГБ».

Сергей подытожил:

- А теперь спать, Игорь, провожай Тамару до её барака.

Я подал Игорю его телогрейку и тихонько на ухо сказал:

«Игорь, не оставляй  никогда  детонаторы в кармане – могут оторвать руку или то, что поближе к карману…».

Мы засмеялись и посмотрели друг другу в глаза. Это был взгляд надёжных, провинившихся друзей.

Рискованная защита дипломной работы. Основанием для темы диплома были поиски и предварительная разведка редкометальных ПЕГМАТИТОВ в районе «Чёртовых ворот»  Восточных Саян, где и проходили два сезона  мои производственная и преддипломная практики. Защита по графику – в первый день.

Но была  ненормальность в том, что оценка  руководителя  «отлично», а оценка рецензента – «неудовлетворительно».

Вопрос:  допустить - не допустить к защите. Друзья советовали – подправь! У тебя в запасе много времени. Руководитель настаивал – иди на защиту! На то она и защита своего  геологического мнения – о признаках и критериях, необходимых при поисках месторождений.

Я согласился с ним. Рискнул. Вопреки мнению рецензента, начальника Урикской партии,  опытного съёмщика по Саянам Баянова А.Г., который считал  правильным – равномерное площадное опоискование территории  вокруг «Чёртовых ворот» и далее по Восточным Саянам.

В дипломе защищалось более конкретное направление поисковых работ с целью повышения геологической эффективности. Привожу  выдержку из «диплома» - «Необходимо считать, что пегматитовые редкометальные тела (с литием) нужно искать лишь в протерозойских породах, в верхней свите черных сланцев».

После доклада от членов комиссии под председательством дважды Лауреата Сталинской премии Тумольского Л.М. было множество вопросов и соответственно – моих ответов, не всегда  лестных в адрес рецензента (как будто «черти» подкалывали меня к срыву защиты). Комиссия долго совещалась в соседней комнате, но все три группы геологов – дипломников РМ-48, ждали – чем дело кончится?!

Наконец, члены комиссии выходят, садятся за свой стол, и Тумольский, оглядывая полный зал, объявляет:

«Дипломная работа заслуживает отличной оценки…, но члены комиссии сочли необходимым, учитывая  некоторые, не совсем почтительные, выражения дипломанта в адрес рецензента, снизить на один балл и оценку по защите поставить – хорошо».

…. Мать честная! Представляете мое состояние, Читатель. Я был на седьмом небе, … а в душе возглас:

«Здравствуй, Сосновская экспедиция!... Даёшь уран!...».

Но не так-то было. (Видно черти не угомонились).

Прощай Сосновка. Мой путь на Колыму

По очень плачевной просьбе одного из выпускников, направляемого на Колыму, и его «больных  родителей» - иркутян, вместо него на Колыму направляют меня (как я понял – «беспризорник», которому везде и все – «родня»)…

Один Сергей Дорошков, узнав об этом, твердо сказал: «Петрович, не журись. Я в Сосновке и все сделаю, чтобы ты вернулся в «Сосну»…».

Я верил ему, понимая - судьба решила согласиться с чертями, чтобы выбить из меня остатки мальчишеской дури и сделать меня взрослым человеком – пригодным для урановых дел.

Помню прощальный ужин у девчат в пятом бараке.

Мы сидели с Тосей Беловой на подоконнике раскрытого окна. Тося нежно прижалась ко мне, поглядела ласково в мои глаза и сказала:

«Вовка, поцелуй меня…!».

Это было такое  потребное душевное чувство - которое мне не забыть никогда!... Как не забыть и не простить своего казённого поступка.

Не отстраняя Тосю от себя, я осторожно достал из внутреннего кармана форменной куртки комсомольский билет, развернул его и показал Тосе фотографию моей любимой Гали Ерема, которая в это время училась в Ленинграде на 4-ом курсе горного института и обещала на днях прилететь на мои проводы в Колымские края.

- Тосенька, вот мой маяк надежды… Может, лучше тебя и нет  никого на свете.… Но данное слово – это свято, - проговорил  я.

Тося, не  отрывая своей головы от моего плеча, только и сказала тихо и ласково:

- Может, я тебя и люблю, Вовка, за твою прямоту и честность… ты не такой как все.… Посидим ещё немного вот так рядышком и помолчим.  Ладно?

Мы ещё долго сидели, прижавшись друг к другу, глядя на яркие звезды.

Тосенька, милая девчонка, где ты сейчас, милая, неповторимая. Наверное, такая же добрая и нежная. Я никогда не прощу себе грех свой постыдный.  Я даже не поцеловал тебя, Тосенька, за все пять лет нашей нежной дружбы. А так иногда хотелось.… Прости, Лапушка. Пусть зов души моей дойдет до тебя чудным биополем! Счастья тебе, Тосенька!...

Прервёмся на минутку, Читатель, успокоим грешную душу…

Мы новобрачные. Действительно, Галя прилетела вовремя – мы нашей коммуной собирались к моей тетушке в Усолье поехать, попрощаться и поблагодарить ее за былые подарки – картошку и морковку. Игорь сразу заявил:

- Едем в Усолье  на родину новобрачных.

Смеялись все и мы с Галей – она не возражала. Сказка моих дней продолжалась недолго. Все влюбились в Галку, а она влюбилась во всех – было тесно в теткиных хоромах, но весело, как бывает в бурю перед затишьем.

А потом в Иркутск и кто куда – по самолётам и поездам. Галя - в Ленинград. Павел Лукич – в Саяны  продолжить поиски и разведку редкометальных пегматитов, Иван Холодков - на разведку  железа в Железногорск, Сергей Дорошков - в Сосновку, мы с Игорем - на Колыму.

Совместно одной дружной командой колымчан ехали Анатолий Сидоров, Володя Аполь, Николай Малышев  и несколько ребят из других групп.

Из Хабаровска курс на бухту Находка, а там морем - на Магадан.

В Находке мы взяли билеты на Магадан и стали ждать свой корабль. А пока – жара и желание искупаться. До моря далеко, а вблизи два водоема, образовавшиеся после взрыва двух складов  взрывчатых материалов. Опять трагическая взрывчатка. Пошли большой компанией к водоемам.

Наша компания геологов на Магадан увеличилась за счёт выпускников Ленинградского горного института. Интересно, что  среди них был геолог,  хорошо знакомый с моей Галей, более того, как он сам рассказывал (не подозревая, с кем говорит), он добивался ее любви, но, к сожалению, пока неудачно. Игорь сразу  прозвал его моим «своячком», говоря – за ним требуется «глаз да глаз». И действительно – как сглазил.

Когда мы разделись и сидели, загорая, «своячок» осторожно  начал как бы забредать в воду, резко погружаясь…. Берег был глинистый и, как оказалось, скользкий и крутой, чего не ожидал наш первый купальщик.

Я увидел, как он заскользил вглубь, поднимая глинистую муть, подняв руки вверх без каких-либо телодвижений. Только его длинные волосы, как водоросли, тянулись вверх. Я понял – с ним какой-то шок… Промедление смерти подобно. Если он уйдет глубже – его никто не спасет! Секунда, и я нырнул вглубь чуть дальше его, развернулся, открыл глаза и смутно, почти чутьём, заметил уходящее в глубь тело. Какие тут приемы спасения!? Хорошо, что я прилично плавал. Рывком «брасса» я приблизился к нему,  обхватил за талию и резко толкнул вверх. Ребята подхватили «своячка» и втащили на берег. Когда я  вылез из водной мути, он стоял, как ошпаренный, ничего не понимая и повторяя:

- Я никак не ожидал, что здесь такой обрыв – ведь я  плавать совсем не умею.

Он даже не наглотался воды – не успел. Ребята заключили:

– Обалдел «своячок», на веревке его надо купать.

Уже   на   корабле,  когда   проходили   мимо   Сахалина  –  новый случай. В  твиндеке – внизу под палубой в многолюдной «общаге»  с двухъярусными койками, на нижней лежанке муж яростно пробовал отрезать  бритвой голову своей молодой жене. Она, сопротивляясь, хватала за бритву, разбрызгивая кровь по лежанке и полу. И снова – нельзя медлить. Я только крикнул:

- Игорь, отдёргивай его за ноги! А сам резко  пнул его чуть ниже головы. Он вылетел на пол. Но, что удивительно, очнувшись, он не бросился на нас, а спокойно заявил:

- Ребята, не бейте меня, я сейчас отрежу ей голову и всё вам объясню…. Каково? Новый удар ногой, и окровавленная бритва залетела под лежанку. А он стал смиренно умолять не бить его. Кто-то сбегал за матросами, «ревнивца» связали и закрыли в какой-то каморке. Пришёл корабельный врач и с нашей  помощью стал  перевязывать и останавливать кровь на лице, на руках, на груди у пострадавшей.

Сосед по койке спокойно резюмировал - отдохнули колымчане на юге. Домой едут – в дороге разбираются в семейных отношениях.

Капитан курс изменил на Корсаков. Через несколько часов к кораблю пришвартовался катер и забрал «молодых». А наш путь продолжался уже без лишних приключений до Магадана.

МАГАДАН. Город с морским климатом. Впечатление приятное. Гостиница. Управление «Дальстроя – лагеря МВД СССР». Отдел кадров. Оперативное распределение. Не успевали прощаться. Одни пожелания – удачи!... Никто не думал расставаться надолго или навсегда…

Мне было предложено – остаться в Магадане и поработать с «наукой» по теме моего диплома – редкометальными пегматитами. Я наотрез отказался, мотивируя желанием испытать и познать «настоящее северное производство».

«Кадровик» улыбнулся, оформил мне нужные бумаги и на прощание сказал:

- Дурень ты, парень.… Зря отказался.… Поезжай по зову своей души в Сусуман, а дальше на прииск Мальдяк. Это в сторону полюса холода Оймякон – там  ты всё познаешь и испытаешь. Счастливо!

Путь на Мальдяк. Тут же в управлении я купил билет на автобус, где было  указано место и время отправления. Всё как на железной дороге, по Колымской трассе – подумал я. Так оно и оказалось. Движение по грейдированной трассе – строго по графику. Первая сотня километров – за окном еще лето, а за перевалом – прохладная осень. Ещё полсотни километров – другой климат. Желтая листва берез и хилые лиственницы….

По ходу – небольшие посёлки, лагерные зоны по сторонам от трассы, что-то похожее на прииски. Но опыта ещё нет – кое-что поясняют соседи по сидениям.… Вспоминаю обрывки историй Колымы, с которыми познакомился из разных источников за время рейса морем до Магадана.

Я понимал, что направляюсь в край, который с большим упорством давался людям. Их ждали и встречали – холод, голод, трагедии. Что ожидало меня и всех нас выпускников вузов 1953 года,  распрощавшихся в Магадане – мы не могли знать. Мы не думали тогда, что не все из нас вернуться на «материк»…

Вот и Сусуман. Приличный поселок. Есть все необходимое: гостиница, столовая, больница, клуб, знаменитая тюрьма и… нужное мне Северо-западное Управление системы Дальстроя МВД СССР. Встретил меня приятный человек - главный геолог, майор Шолмин. Он посмотрел понимающе на лыжи в чехле, на рюкзак, на мою уже изрядно поношенную студенческую форму и сказал:

- Давай, геолог, не будем тянуть время, поехали на прииск Мальдяк. Там я тебя  представлю руководству и познакомлю со старшим геологом Глазычевым. С ним тебе работать. Он практик. Ветеран Колымы. Всё ногами протопал и руками потрогал. Прислушивайся, учись. Но, проявляй инициативу. Представлю тебя как нового начальника разведочного участка. Твой предшественник какой-то экономист был и партийный активист. Пусть в другом месте поработает. Прииск старый, отработанный большей частью, но  интересный и послужит ещё государству.


Прииск – лагерь Мальдяк. Наша «Победа» прокатилась по трассе, затем свернула в долину, а затем между различных построек, землянок, бараков, мимо эстакады с промывочными приборами и отвалами перемытой породы заехала на возвышенность, где стояло большое здание барачного типа буквой «П». Это и было -  управление прииска-лагеря Мальдяк.

Выйдя из машины,  я пробовал увидеть хотя бы одно деревце, но видел огромную перебуторенную территорию с разными производственными, жилыми, приземлёнными постройками, а вдали, судя по строгой прямоугольной ограде, – огромную территорию лагеря заключенных.

- Вот и приехали, - улыбнулся Шолмин, - пошли к руководству.

В дверях управления стоял большой бак с кружкой на цепи, а сверху надпись: «Выпей кружку настоя!».

- Что это? - спросил я.

- Это настой хвои «стланика» – полезного против цинги. Привыкнешь. Не волнуйся, харчей хватит. Американского много, а витаминов мало.

Прошли по коридору и зашли в приёмную с ковровой дорожкой на полу. Поздоровались. Секретарша кивком головы показала на правую дверь, а мне сказала:

- Можно оставить ваши вещи здесь. У нас на Колыме не воруют.

Я усмехнулся, вспомнив кружку на цепи.

Зашли в кабинет. Шолмина встретили  с почтением и рукопожатиями. Мне предложили сесть на стул.

Я понял – за столом сидит директор в геологической форме, петлицы с двумя просветами и тремя крупными звёздами. Очень приятный человек. В кресле сидел грузный мужчина в кителе, который бесцеремонно спросил:

- Откуда будешь? Не струсил – когда прииск увидел? Не то увидишь и услышишь! И знай - у нас каждая деловая фраза начинается со слова «мама…», - и такое завернул матом, что у многих уши бы завернулись…

Я спокойно ответил:

-Я из Иркутска. Практику проходил по геологии в Саянах  - в «Чёртовых воротах», а по геодезии – в лагере заключённых на стройке завода горного оборудования. Так что с матом немного знаком – как «украшением русского языка».

Мужчина в кителе громко захохотал и сразу по-хозяйски подвел итог:

- Всё ясно! Свой парень – сибиряк! Работать сможет! Назначается начальником разведочного участка с подчинением по геологической части старшему геологу Глазычеву, а по техническим вопросам  - главному инженеру.

Он головой указал на человека в горняцкой форме, сидящего за столом.

Я понял, что говорящий  в кителе, это  директор прииска-лагеря, а второй симпатичный человек – главный инженер.

«Давайте поступим так», - распорядился майор Шолмин. Я познакомлю молодого специалиста с Глазычевым и сразу зайду к Вам. Он посмотрел на директора – поговорить надо…

Зашли в «Геолбюро». Просторная комната: диваны, столы, табуретки, светокопировальный стол с яркой лампой. В левом углу  у окна  - большой стол с кипой  папок и планшетов, а за ними сидит очень пожилой, седоватый  человек, как мне показалось, с очень усталыми глазами. Майор Шолмин без всяких вступлений представил меня как нового начальника разведучастка и  порекомендовал Глазычеву – ввести меня в курс всех дел и задач по приросту запасов золота. затем, как-то смягчившись, вежливо сказал:

- Валентин Петрович, позаботься, чтобы парень уже сегодня устроился получше, а завтра познакомь его с персоналом разведучастка…. Я надеюсь, у тебя наконец-то будет хороший помощник. Твои вопросы позже. Чуть что – звони.

Он  пожал Глазычеву руку и вышел. За считанные минуты знакомства с руководством прииска я успел сделать вывод: разные люди – надо искать пути взаимопонимания, а главное – делать дело. Но, я с любопытством спросил:

- В кабинете у начальства ещё какой-то тощий майор стоял у окна – это кто? Начальник лагеря?

Глазычев посмотрел на меня и как-то  откровенно и смущенно проговорил:

- Это замполит Папаримов.… У меня с ним дел никаких… Ты сам потом разберешься – кто есть кто. Но будь с ним аккуратнее...

Я вспомнил это в самолёте. Не случайно. Шрамы в душе до сих пор.

Глазычев по телефону позвонил  в хозчасть и попросил зайти к нему завхоза. А мне сказал:

-Успевай в рабочее время устроиться в комнатке, которая недавно освободилась. Получи спецодежду, постель, а завтра я познакомлю тебя с мастерами участка и детально, и не раз, поговорим о наших делах и задачах.

С приятным чувством я попрощался с Глазычевым и поступил в распоряжение завхоза управления.

- Петрович, - представился он.

- Петрович,- представился я.

Мы сразу установили хороший контакт и пошли в склад. Завхоз и зав. складом (приятная женщина в телогрейке) сами определили, что мне надо: сапоги резиновые и кирзовые, костюм спецовку – летнюю и сразу зимнюю, ватные штаны и телогрейку. Брезентовый плащ. Спальный мешок, и, кроме того, посоветовали сразу  до холодов под зарплату приобрести меховую душегрейку.

Недавно получили, прекрасная вещь, спасение души в мороз - убеждали они.

- Ну, пока всё, а потом сам  прикинешь – что надо. Всякая посуда от старого жильца осталась в комнате. Уезжая с Колымы, лишнее с собой не берут - подвели они наш хозяйский итог.

Я все-таки дополнил  к перечисленному – второй спальный мешок под зарплату, коли холода вспомнили. Они согласились и сами предложили подвезти на  тележке моё имущество до жилой комнаты. Дом находился сразу за управлением на самом высоком месте посёлка.

- Как удобно - сказал я. а это что за короба у крыльца?

- Это короб для угля зимой, а рядом короб - под лёд в зимнее время. Летом емкость. Общий туалет холодный за домом – не обессудь…

Соседи ваши – киномеханик Костя с семьёй – две комнаты и Архангельский (старый футболист – до революции за Россию играл. Спартаковец. Он у нас особый – из расконвоированных политических).

- Ну, чего ещё надо! Воскликнул я с благодарностью за гостеприимство, пожимая руки завхозу и зав. складом. В пятницу заходите на обмывку, за пару дней, думаю, обживусь…

Улыбаясь, мои знакомые покатили тележку под гору, обещая когда-нибудь зайти и справить новоселье. Так и не зашли. Но годы общения по работе были всегда приятны. Много хороших людей на Колыме.

Оставшись один, я быстро все разместил по удобным местам, укомплектовал постель, вскипятил на электроплитке в чайнике воду, достал из рюкзака пачку чая и баночку  с сахаром, кусок хлеба и банку тушёнки. Устроил барский ужин в первой собственной квартире на прииске-лагере Мальдяк на Колымской земле.

Наметился распорядок на годы – утром в столовую, обед – когда придётся, перед сном  - чай. Остальное – работа, работа, работа.… В комнате – сон. Между книг я заметил будильник, проверил его, завел – пораньше на утро и заснул.


Знакомство с прииском и работниками разведучастка

Утром прошел познакомиться со столовой. Все хорошо, хлеб свежий белый, булочки белые, масло сливочное белое, котлеты из тушёнки – все американское, сказали мне соседи по столу. Но  что бросилось в глаза – стаканов не было. Вместо них были пол-литровые банки  с густым какао.  Тоже американское. Но банки мыли, как я заметил, не под струёй воды, а в тазике и, конечно же, густое какао невозможно было отмыть. Сосед по столу заметил мою наблюдательность и разъяснил:

– Это от жёсткости воды, а жёлтая она, потому что  берётся  рядом с водоемом, где всё пропитано взрывчаткой. Вот пойдём в баню, помоете голову, волосы будут, как проволока. Не удивляйтесь. Постепенно освоите зимой снежную воду, а не  ледяную, привезённую в кусках.

Собеседник оказался – бывший летчик, штурман бомбардировщика, ныне топограф разведучастка Суханов. Вместе мы пошли в нашу  «конторку». Меня уже ждали.

Глазычев представил меня и сразу ушёл.

- Давайте знакомиться, -  предложил я, подавая руку каждому. Ответы были краткими:

- Бут - горный мастер, ответственный за полевую документацию шурфов и наряды к оплате.  Шибаков - горный мастер, ответственный за  хозяйственное обеспечение участка. Летом – кони, телеги, зимой – трактора, сани, дрова, уголь, лёд для промывки, взрывчатка. Короче – вся доставка и перевозка…  Крылов - горный мастер, ответственный за взрывные работы. Хусеинов - горный мастер, ответственный за опробование выработок, промывку и сдачу золота в «спецчасть». Кауфман - маркшейдер, ответственный за контроль объемов и привязку подземных выработок. Суханов - топограф, ответственный за вынос и привязку горных выработок на местности.

- А теперь я, Бесеневич, - представился бывший начальник разведучастка, - ответственный за всё и, главное, прирост запасов золота.  Сейчас  у меня   другое назначение.

Почему-то все заулыбались.

- Всё ясно, - сказал я. - Чувствуется краткость «Дальстроя-лагеря». Но, к чему официальность?

Первым отреагировал Бут:

- У нас,  на Колыме, принято – или по должности, или по фамилии, или по прозвищу - кого как… Я Николай, бывший фронтовик, штрафник, «заключённый», или коротко зэк. Ныне реабилитированный «за отсутствием состава преступления». Продолжаю работать «по договору». Зовут меня все по фамилии потому, что кратко – Бут. Вам, похоже, подойдёт – «Петрович», а жизнь покажет…

После этого все назвали свои имена. А Бесеневич назвал полностью имя, отчество и фамилию и, улыбаясь,  добавил:

- А прозвище моё, видимо, от фамилии  - «Бес». Шутники мои ребятки, но я прощаю им прошлое – хорошие ребята!

Все заулыбались, оживились.

- Сейчас скажу пару слов  дополнительно о тех, с кем вам придется работать в поле: кроме мастеров есть взрывник – он сейчас взрывчатку получает. Есть промывальщики. Среди них – контрольный промывальщик. Он хоть и глухонемой, но классный специалист. Брат мастера Хусеинова – поэтому и допущен к работе. Машины, трактора, сани зимой – проще. Заказал – будут. Грузи, садись, поезжай – только нос не обморозь зимой! А вот кони – разговор особый. За них   мы отвечаем. Поэтому брать коней надо накормленных и напоенных, а зимой с тёплой попоной. Конюх мужик добросовестный, но смотреть надо. Он по  «делу Кирова» десять лет отсидел. Сейчас расконвоирован. На конной базе с конями живет – второй десяток подходит. Интересный тип – познакомишься.

А вот проходчики шурфов и подземных рассечек – особый контингент. Обычно, это бригада  пятнадцать–двадцать человек по нашей заявке. Постоянные, квалифицированные кадры.

Это – конвойные зэки, особо опасные рецидивисты, по  лагерной «масти» - «детоеды». Правда, они детей не ели, а убивали – по заявке и «оплате труда» другими преступниками. У некоторых по 10-15 убийств. Сроки невероятные – бывают больше ста лет, но существует ограничение – 25 лет. Вы знаете, что смертной казни в стране нет с 1947 года. Кто подходит под «вышку» - только 25 лет. В этом главное – надежда у преступника на «волю».

И это учтено руководством страны. Это  прогрессивная система «оплаты труда» и учёта снижения срока заключения в зависимости от  производительности.

Я заинтересовался, и он продолжил:

- Сталинская прогрессивка понятна каждому рабочему, а зэку понятна вдвойне.

Выполнил норму на 100 процентов – получи  по норме 100 процентов. Но, если хотя бы  на один процент  перевыполнил норму, то сразу  тебе зачтётся и оплатится в полтора раза больше. Если ты перевыполнил норму  выше 150 процентов, то тебе – всё  вдвойне, а если ты  перевыполнил норму на 200 и более процентов  - тебе и зарплата, и зачёт срока заключения – втройне! То есть зарплата – в три раза выше, а срок           заключения срезается в три раза. Например, твой срок – 25 лет, а ты  систематически перевыполняешь нормы более чем на 200 процентов – то срок заключения срезается почти до восьми лет. Вот он стимул в труде! Стимул – «Воля»! Зарплата в кармане!

Как смеются сами зэки: «Гуляй, рванина, от рубля и выше!».

Проходчиков не надо агитировать и заставлять работать – они кидаются в шурфы тогда, когда ещё  вентиляция не закончена. Им дым и возможное удушье  - нипочём! Вот тут гляди в оба – хоть за бушлат хватай зэка и держи. «Воля» за зоной - их маяк!

 

Десятки лет пройдут. Новые «правители» - введут  «уравниловку» в зарплате, погасят стимулирующие маяки. Наступит затишье и «застой» в стране, а потом – перестройка и, черт знает – какое общество в России…  И всё – черти!

Однако, снова  напутствие  бывшего начальника разведучастка.

- Ну, и, наконец -  об охране бригады зэков. Это обычно – автоматчик, старший конвоя и стрелок с карабином. Не убежишь!  Да, и никто ещё с Мальдяка не убежал. Пробовали раньше «бендеровские вояки» убежать. Они убили охрану – это не прощается на Колыме. Облава всеобщая… и перестреляли всех, как собак, и  точка!

Короче, познакомитесь со многими – обогатитесь на пользу будущую…

Все слушали своего, теперь уже бывшего «шефа» с интересом и улыбкой.  Он был старше всех  и редко так откровенничал. После паузы он решительно заявил:

«А теперь, молодой специалист, принимай дела, ключи от сейфа  и конторы, а если угодно  - давай акт передачи писать. А вам, ребятки, хватить уши расширять – работать надо, давайте все по местам!».

Улыбаясь и подмигивая друг другу, все покинули тесную комнатушку – «конторку».

Знакомство с «ребятками» разведучастка состоялось. Позже мы сработались и сдружились.

Акт он набросал чисто формально. Я прочитал акт и подписал. Он улыбнулся.

- Чему улыбаетесь? – спросил я. У Вас ведь неприятность. А он ответил:

-Это должно было случиться – я ведь не специалист – геолог. Я экономист – практик. Я больше по хозяйственной части и нормированием работ занимался. Сегодня уже место мне есть в лагере по нормированию труда зэков. Зарплата не меньше. Мне хватит – я ведь стопроцентник.

- Что это? – спросил я.

- Как, вы не знаете? - так знайте:  через каждые полгода работы на Колыме – надбавка к зарплате десять процентов. Вот и набежали у меня за несколько лет 100%. Ну, давайте прощаться. С обходным я ещё забегу. И последний совет: сработайтесь с Глазычевым – у Вас получится. По технической части советуйтесь с главным инженером. На директора старайтесь не выходить. Надо – сам вызовет. Вы, надеюсь, комсомолец, но замполиту душу не распахивайте. Всё «по-партийному»!

Попрощались. Осталось что-то не договорённое. Лицо доброе, но глаза прищуренные….

Так начался мой первый рабочий день на Колыме. Оставшись один в своем кабинете начальника – «конторке» разведучастка, я передвинул стол, удобнее поставил  длинные скамейки, осмотрел захламлённый сейф, такие же захламлённые полки и тумбочку в углу с грязной посудой и подумал – в первый выходной устрою себе воскресник.

До обеда успел побеседовать с Глазычевым, познакомиться с планами участка. После обеда в столовой пошёл знакомиться с местностью и своим первым участком работ, имея в сумке планшеты, а в кармане
компас.

Встреча с «детоедами». Ориентируясь по планшету, я без труда нашёл  свой первый объект на участке работ.

Когда я подошёл, первым меня увидели охранники, мастер Бут, мастер Хусеинов и его промывальщики.

Повернув головы в мою сторону,  воротовщики, не прекращая выдачу породы, раскладывали её в «проходки» аккуратно вокруг шурфов.

- Привет, ребята, - поздоровался я, обращаясь больше к охранникам. - Я новый геолог, начальник разведучастка. Теперь все дела – со мной.

-Наслышаны уже, - приветствовали меня автоматчики, и мы пожали друг другу руки. Поговорили немного «за жизнь» и по делу, а затем я поочередно подходил и разговаривал с «воротовщиками».
В конце дня все собрались у промывочного зумпфа. Все мы – охранники и зэки в одной «кучке». Кто стоял, кто присел на корточки.

Я представился. Спросил – есть ли вопросы и пожелания?

Вопросов было два:

- Первый – надолго ли Вы к нам, гражданин начальник?

Я пошутил: - Как жизнь покажет и как «срок» зачтётся...

Посмеялись.

Вопрос второй - зачёты и зарплаты по старому будут или как?

Я ответил:

- Не дрейфь, братва. Будем работать – будут зачёты! Пока туч не видно. Всё, что смогу, буду делать для поиска и разведки золота и… для вас, чтобы вы были целы и невредимы. Чуть чего – разберёмся!
Короче, мы друг другу понравились.

Когда они, по привычке, на ходу построились и направились в сторону лагеря – зоны, я попробовал пошутить: «А что, ребята, в строю без песни?». Кто-то ответил:

- На «воле» попоем, гражданин начальник. А пока вкалывать надо … и помалкивать.

Все мы пошли  прямиком в сторону «управления» - сдавать  намытое золото до срока приема. Солнце торопилось за сопки. Первый мой рабочий день на Колыме был удачным.

О Глазычеве. Он никогда не кичился, что он первый геолог прииска. Он никогда не говорил – я знаю. Он осторожно советовал – надо бы так или «вот там» проверить – не осталось ли что за контуром разведки или отработки… И всё! Никаких обоснований и пояснений – думай дальше сам. Это была особая школа…

Постепенно мы срабатывались и понимали друг друга в едином желании найти новые россыпи или  прирезать участки к старым контурам, пусть даже с меньшими  содержаниями золота, но удобными для отработки.

Обычно мы сидели в комнате допоздна  одни. Никто не мешал, не отвлекал. Работали молча. Глазычев никогда не спрашивал о моём рабочем дне и где я бываю. А бывал я везде.

В первую очередь я побывал на промприборах. Это последний этап добычи золота. Побывал в шахтах, наблюдал добычу  золотых песков. Наблюдал подготовку массового взрыва огромного полигона. Знакомился с ремонтно-механической базой, видами транспортировки «песков». Современный прииск – это сложное по условиям работы механизированное предприятие.  Всегда нужное государству при рентабельной добыче. Прииск – это результат первопроходцев, первооткрывателей, когда-то замерзающих, голодающих, погибающих в маршрутах и шурфах, кости многих из которых переламывают и выбрасывают на поверхность ковши экскаваторов. Колымский прииск – это редкое собрание людей – от разведчиков до добытчиков, от добросовестных руководителей до преступников рецидивистов, от работяг с широкой душой до стяжателей, от конвоиров до заключенных и, конечно, людей обычных и добрых… Прииск - это золотовалютный цех страны.

Отсюда в мои обязанности как начальника разведучастка прииска – фактический прирост и оперативный месячный подсчёт россыпных запасов золота.

О коренном золоте и конструкторе космических кораблей С.П.Королёве – на канавных работах прииска Мальдяк

Коренное золото в кварцевых жилах на прииске было открыто ещё в конце тридцатых годов, а затем проводилось прослеживание рудных тел канавами. Согласно должности, занимаясь ревизией старых месторождений,  я обратил внимание и на  коренное золото. Оно находилось рядом с управлением и рядом с домом, где я проживал. Исследуя отвалы канав, я находил обломки кварцевых жил даже с тонкими прожилками видимого золота. При этом я обратил внимание на то, что все канавы – не просто  обвалившиеся от времени, но пройдены когда-то с низким качеством, а по форме своей – какие-то «некрасивые». Это – не «красавцы» шурфы со строгим сечением.

Я поделился своим замечанием  с Глазычевым. Он  мне доходчиво разъяснил:

-Твои уголовники - квалифицированные  проходчики шурфов, основных выработок прииска. Потому и красота. Канавы эти – единственные выработки на коренном золоте. И проходились они  абсолютно безграмотными проходчиками, политзаключенными по тем  временам – «врагами народа» из ученых и разных конструкторов. Многие из них и лопаты, может, в жизни  не держали. А канавы проходились летом – на «оттайку», а зимой на «пожог». Там и там борта оплывали и осыпались. Мне приходилось, благо рядом, почти каждый день с канавщиками встречаться. Это не работа была – одно мучение. Скисали многие в те годы, особенно после 1938 по 1942 год. Голодовка и рабская работа.

Один из них, был как бригадир, по прозвищу «король». Вот тот как-то поддерживал эту всю конвойную учёную братию. Долго он работал. Но однажды, внезапно пришла машина с особистами из Магадана, и его незамедлительно увезли. Помню, кто-то из политзаключенных бормотал:

«Похоже, «вышка»!». Другие позже высказывались:

«А, может, в «шарашку»».

Пропал «король» - больше о нём никто ничего не слышал.

А канавы остались – какие есть…. И золото осталось нетронутое.

Сегодня, по мнению главного инженера, лучше старые отвалы перемывать, чем  сомнительное коренное золото добывать. Ты, это тоже учти в своей работе….

Потом тему о коренном золоте, канавах и «короле» никогда не затрагивали. Дожил ли, узнал  ли Глазычев, что тот канавный «король» через  многие годы – станет «королём космоса»? Об этом мне не известно…
Определённо могу сказать,  бытующие слухи о том, что Королёв С.П. работал на Мальдяке в «секретной лаборатории» - это выдумка!

Никакой и никогда секретной лаборатории  - «шарашки» на прииске – лагере Мальдяк не было. Это однозначно.

Королёв С.П. на прииске Мальдяк – копал канавы под конвоем.

По этому поводу приведу интересные факты.

В книге А. Романова «Конструктор космических кораблей», в главе «1937-1947» сказано: «На одном из заводов, где генеральным конструктором работал А. Туполев, начинает работать с июня 1938 года и С.П. Королёв».

Перед нами анкета, заполненная его рукой:

…1938-1942 г.г. – конструктор опытно-конструкторского бюро

…1942-1945 г.г. - заместитель главного конструктора опытно-конструкторского бюро».

У нас с вами, Читатель, вопрос: а где же Колыма? Слухи?

А далее, через страницу автор пишет:

- Рассказ о жизни и работе С.П. Королёва в годы войны дополняет сотрудница ОКБ (опытно-конструкторское бюро) Лидия Павловна Палеева, работавшая вместе с ним в течение нескольких лет.

«С.П. Королёв появился у нас, если мне память не изменяет, в 1942 году… Сергея Павловича сразу назначили заместителем главного конструктора по лётным испытаниям.

С приездом С.П. Королёва работа «реактивщиков» заметно оживилась».

И новые вопросы: Откуда появился? Откуда приехал? И где был Сергей Павлович с 1938 по 1942 год?

Представляю, как мучился автор А. Романов (похоже, хороший человек), узнавший лично С.П. Королёва только в 1961 году, работая над строками – о периоде его жизни с 1938 по 1942 год… И каково было Сергею Павловичу заполнять анкету за период своей «жизни» (1938-1942 годов) собственной рукой (и была ли это – его рука).

Лично я узнал из официальных источников – о «работе» С.П. Королёва на Колыме. Мне позвонил как-то, в годы перестройки, мой друг Борис Владимирович Власов:

- Петрович, в центральной газете сообщение о том, что С.П. Королёв работал на прииске Мальдяк, где работал ты!

Я только и ответил: «Боря, сохрани газету!».

Второй раз я принял информацию  - «О колымской жизни С.П. Королёва на Мальдяке» по первому каналу телевидения, в день Космонавтики» 12 апреля 2004 года.

А совсем недавно, после одной из лекций в мединституте, я встретил своего земляка по прииску Мальдяк.

Он мне рассказал о дочери Сергея Павловича Королёва – наталье Сергеевне, которая после смерти отца, побывала на Колыме, на прииске Мальдяк. По её просьбе, её провели по участку, где ее всемирнознаменитый отец когда-то копал канавы в мёрзлой земле при разведке золота.

А потом в «спецчасти» ей показали и дали подержать только что намытое россыпное золото, которое порой напоминает табачную махорку, пересушенные пластинки, корявые  горошины и разный мелкий золотой  жёлтый хлам.

Она брезгливо пересыпала это россыпное золото из ладони в ладонь и с горечью промолвила:

- И вот из-за этого золотого мусора - ломались человеческие судьбы!

Я не ручаюсь за достоверность эпизода, но горечь её слов и чувств – мне понятна. Что было у неё на душе – никто не передаст.

Меня же удручает мысль:

- Прошлая «Политическая система» и «Колымская трагедия» наверняка сказались на здоровье С.П. Королёва и его преждевременной смерти в возрасте 59 лет…. Колымские уроки и шрамы остаются на всю жизнь. Что поделаешь?

Не зря я отвожу значительное место в своих воспоминаниях – Колыме, прежде чем приступить к повести о «Секретной экспедиции»…

И на Колыме бывают восторженные и радостные моменты.
На то она и – золотая!

Помню, подхожу я к участку работ, где мои зэки  проходят глубокие шурфы. Вижу какое-то оживление. Контрольный промывальщик «глухонемой» прыгает и кричит:

- Зура! Зура!!! - Это все, что он умел говорить и кричать – всё зависело от причин.

Первая мысль: - глубокий шурф  мало ли что! Ускоренно подхожу, пытаюсь понять. А он мне:

- Зура, зура! - и тычет в «свою проходку» - кучку породы нижней «проходки» добитого шурфа. А на лице – невиданный восторг. Он берёт горсть породы и пальцами другой руки начинает перебирать и показывать мне  пересохшие горошинки и бобинки золота! Я уже привык к намытому золоту и мог прикидывать содержание в «проходке», но такого – я     представить не мог! Улыбаясь, подходит Хусеинов, брат «Зуры» и торжественно провозглашает:

- Петрович, твоя первая лихая находка! Давненько я не видел такого золота. Если «тальвег» потянет,  то считай, план по запасам прииска по году гарантирован.

От соседнего профиля почти бегом прибежал Коля Бут.

- Петрович, везуха! Надо сгущать сеть профилей и шаг шурфов. Отличный тальвег! На соседнем профиле что-то подобное вскрывается. Подходит и Витька - промывальщик по кличке «культяпый». Старый колымский кадр, почти квадратный малыш с мясистыми руками и культями пальцев на обеих руках – отморозил когда-то. Он показывает лоток.

Я уже видел хорошее золото в лотках. Сам пробовал мыть и получал хороший шлих. Но такого представить не мог – казалось, горсть  полуокатанной махорки  вперемешку с морщинистыми горошинами  брошена в лоток! Почему-то мне вспомнились слова – «золотая лихорадка» и «золотой фарт». Что-то подобное – чувствовал я в этот фартовый колымский день осенью 1953 года.

- Ну, ребята, - говорю я – дело пахнет месторождением. Должно получиться. По названию ключа в долине назовём его – «Василёк»! Все одобрительно согласились.

- А теперь, братва, – я оглядел всех поочерёдно, остановив взгляд на Витьке «культяпом», - никому ни слова! И с намытым золотом – аккуратнее!

Первым отреагировал «культяпый»:

«Петрович, могила! И не смотри на меня так – «культяпый» не фраер. Ни одна золотинка не уйдёт и не пропадёт». Хусеинов уже спокойно меня заверил:

– Все будет надёжно, Петрович, не беспокойся! А вы, он бросил взгляд на «Зуру» и «культяпого», - давайте домывать, а я буду упаковывать шлихи.

Мы с Колей Бутом начали простреливать створ предполагаемого золотоносного тальвега и предварительно уже забили первые колышки, сгустив сеть намеченных шурфов. Охранники и воротовщики, да и проходчики  - все почувствовали большую находку. Все знали – если будет план по золоту в четвёртом квартале и по году, а затем и премиальная надбавка к зарплате, а для зэков фронт работ на морозные месяцы в глубоких шурфах – все это хорошо! А помалкивать – в общих интересах.


Неписанные воровские законы на Колыме знали все –

Не убей охранника. Не кради на разведке.

Кража золота из разведочных «проходок» была вне «закона» и не наблюдалась. Может, не так было в жизни, но до меня даже слухи и легенды о воровстве на разведке не доходили.

До закрытия «спецчасти» по приёмке золота успевали в обрез. Утром я доложил Глазычеву о результате дня. Он спокойно выслушал и долго  пересматривал планы отрисованного рядом контура. Затем сказал:

- Очень хорошо. Я поздравляю тебя, Петрович. Согласен со схемой сгущения и возможными расчистками. Надо год хорошо завершить  - впереди декабрь.… Получится хороший прирост – будет и благодарность и премия, а может и добавка к зарплате с нового года. У нас на прииске – это традиция. Главное – результат. Ещё раз поздравляю тебя. Надо навалиться, день совсем коротким становится. О дровишках и угле позаботься. Машиной завози, пока проехать можно… И лёд по возможности начинай заготовлять заранее – промывки будет много, ничего пропустить нельзя!..

А поздно вечером в участковой «конторке» мы с мастерами и Глазычевым отметили «находку». Спирт и тушенка на прииске всегда были вволю. Провозглашали тосты – крепла дружба. Я был по спортивной привычке непьющий, но чокался со всеми, нюхал чуть разведённый спирт и активно поддерживал компанию. Все посмеивались:

- Ничего, привыкнешь, ещё запросишь, Петрович, целебного напитка, всё впереди.

Ноябрь и декабрь были азартными и перенапряжёнными. Работали параллельно. Сверху – мои проходчики шурфов и расчисток, а внизу под землёй сформированные бригады из опытных зэков, осуществляли проходку квершлага до золотоносного тальвега и вели его отработку. Мои зэки завидовали подземщикам – им  курвам там теплее, а нам наверху  сопли морозь!

Декабрь бывает всяким. На этот раз отдельные дни перешагивали за 500. Морозные дни для зэков не  актировались, но работать фактически было невозможно. Особенно наверху воротовщикам и взрывникам – был «не климат»! Да и темень наступала быстро – зимний день короткий.
Помню, в один из таких морозных дней, как это иногда бывало, я пригласил бригаду вместе с конвоирами зайти ко мне на квартирку прогреться горячим «чифирьчиком» - крепчайшим чаем. Обычно зэки усаживались на полу по периметру моей комнаты, конвоиры - на табуретки у двери, а я, приготовив им  «чифирь», усаживался поудобнее лицом к их полукругу.

Разговор о смертной казни.

Беседовали – «за жизнь». Бывали интересные темы. Как-то я задал прямой вопрос с условием откровенного ответа:

«Вот вы, братва, пацанов маленьких убивали за  ничтожные деньги, сроки большие получили, ограниченные двадцатью пятью годами, зачёты выпадут и на волю выйдите…. Снова убивать будете?... И что с вами, сволочами, делать?... Как полагаете?».

Они за грубость и прямоту вопроса не обижались. Они почти все были из Ленинграда. К поставленной теме относились с понятием. Свою позицию более чётко высказал бригадир «Колыма» - коренастый  крепыш с коричневыми от курения и чифира зубами:

- Давай, гражданин начальник, начистоту.… Да, я жалкий фраер, однажды попался на эту удочку – факт! И по сталинским законам  - по зачету за хорошую работу однажды выйду на «волю»… Куда ехать? Куда идти работать честно?... Некуда!  Кругом - амба! Прописки в Питере, где мой дом родной, не дадут. На работу по «справке об освобождении» – никто не примет! Что делать?...А друзья встретят – рестораны, гулянки, девчата, житуха! И всё – в долг! А долги отдавать надо! Выходит, гражданин начальник, «пару скачков залепить» надо?! Надо! (Пару скачков залепить – это  сделать пару квартирных краж – на уголовном жаргоне). А при злобе на власть и на людей, если пацанёнок под ногами у бабки – няньки подвернётся – небольшие, но деньги.… Да! Попадусь снова. И снова – на Колыме. И снова – братва, восторг, здорово! «Колыма» в зону вернулся!.. И снова к тебе, гражданин начальник, после рабочего дня в комнатушку на чифирок, если хорошо работать буду – пригласишь ведь. Выходит, «Колыма» - человек. И ты, гражданин начальник, - человек! Понять хочешь!... А вот понимать надо тем – кто Власть!

- Убил пацанёнка – вышка! И никаких четвертаков, и никаких пожизненных сроков!

Пожизненно – это лазейка – надежда на авось, на русский авось! А многим одна «лафа» - кормят, поят и охраняют, чтобы другие не убили. Так что, гражданин начальник, если дураки в Кремле заменятся умными, введут вышку – порядок будет и на зоне, и на воле! Придумали суки – для себя закон лепили: житуха  задарма, работать не надо – живи сто лет!...

- Значит, по мнению убийц, смертная казнь за убийство нужна!    – подытожил я.

- А куда без нее. Если вышку введут – зачем мне кого-то убивать? Я жить хочу!

Вот она – мудрость народная – подумал я, заканчивая тему  о необходимости смертной казни.

Позже я не вытерпел и спрашиваю «Колыму»:

- А если за воровство «вышку» ввести, как смотришь?

- Круто берёшь, гражданин начальник. В России всех перестрелять придётся… и тех,  кто расстреливает. Меру надо знать!... Можно прогрессивку ввести: украл - срок. Снова украл – двойной срок по той же статье. Снова украл - тройной срок.… Ну, а дальше – как жизнь покажет.… А если вводить «вышку» за воровство – начинать надо с крупных воров. Где-то  около власти порыскать надо!... Только не подведи меня под статью 58, гражданин начальник, - я всего этого не говорил. Вот даже конвоиры подтвердят:

- Верно, сержант?

Все оживились. Кружка  чифира, передаваемая после каждого глотка другому по кругу, кончилась, я встал и завершил:

- Спасибо, братва. Просветили. А теперь воротники повыше и в зону – тихо, тихо. Завтра, как всегда, дел много!

Пройдут десятилетия. Эти проблемные разговоры в более подробных вариантах и в более сочных выражениях не забывались никогда. Я и сейчас думаю:

- Пожалуй, правы колымские зэки – они ведь лучше других знают жизнь и преступный мир. Они не в облаках витают, как некоторые  законотворческие демагоги, проповедуя «права» и «свободы» - без  обязанностей и ответственности…

1953 год заканчивался дымными морозными туманами над исковерканной долиной Мальдяка. Но в душе не было мрака. Была удовлетворённость от полученных результатов разведки. Во второй половине последнего дня уходящего года директор прииска-лагеря Стародубцев размашисто проходил по коридору управления, заходил в каждую комнату – поздравлял «С Новым годом». Увидев в нашей комнате редкое большое сборище геологов эксплутационных участков и моих разведчиков, он торжественно провозгласил:

- С Новым годом, кормильцы запасами золота!

- А ты, - он посмотрел на Глазычева - и ты, - тыкая мне пальцем в грудь, - в новом году давайте ещё «Василёк», чтоб прирастал золотой Мальдяк! – захохотал… и пошёл по другим комнатам.

Ветераны прииска, по доброй привычке, разлили по банкам чуть разведённый спирт, поставили на стол банки с раскрытой тушёнкой и тарелку с ломтями белого хлеба… Дальше, как обычно, тосты «за находки»!, за  хороших парней! и за наших  малочисленных женщин! За Валентина Петровича Глазычева. А потом – всё о работе.… Разошлись, чтобы продолжить по своим домам, кто в клуб, кто – куда.

Я встретил Новый год в семье Коли Бута, у горячей печки, под яркой  большой лампой в уютной комнатушке углублённого засыпного барака. Первый раз я попробовал чистый спирт – холодную, обжигающую огнём, живительную жидкость. Живительную, потому что после выпитого полстакана этого зелья, сразу появился аппетит, который я уже давно потерял из-за пищи в столовой. Те же пельмени из тушёнки казались вкуснятиной, какой как будто никогда не пробовал!

А потом говорили - за жизнь… И о том,  как он – Николай Бут, сержант красной Армии выходил со своим отделением из окружения более месяца. И о том, как он  и те, кто остался жив, попали в штрафную роту. Потом госпиталь. Бои. Госпиталь. И штурм Берлина – уже вольным старшим сержантом с двумя медалями – «За отвагу». А затем – конец войны. Победа над Германией. Победа над Японией. Победа!...

Но, происходит передислокация, и сводный полк направляется морским кораблём на Мальдяк. Зачем?  Почему? – ведь, победа! Значит – надо!... Николай налил в стакан, выпил и продолжил. Построение на палубе. Команда: «Оружие сдать!». Сдавали оружие с криками восторга…

- Дембель, братва! Ура! По домам, братцы!

Но снова -  построение! Зачитывается приказ…. Слова не все воспринимаются.… Не верится.… Но суть ясна – вся команда направляется на Колыму в «фильтрационный лагерь» - до особых распоряжений по каждому в отдельности. И команда - занять места в трюмах корабля!

- Что было! Что было! - восклицает Николай. - Не забыть, как один лейтенант  срывал с себя ордена и медали и,  бросая их за борт в Охотское море,  ревел белугой, сунув голову между колен….

Магадан – кого, куда… Судьба Николая – прииск-лагерь Мальдяк. Сначала под конвоем, затем расконвоированный. А затем – реабилитация. Николай никого не ругал. Он повидал предателей и скрытых врагов и трусов. Не ругал Сталина. Он в сердцах винил штабистов, называя их - «суки нестроевые»!

Они виновники всех «преступных ошибок». Они «суки», а не власть!

… Правда, потом «реабилитация» вернула права «вольного договорщика», зарплату выдали - добавил он, - и даже отпускные начислили. Поработал, поработал и махнул в отпуск – отдохнуть от войны, лагеря и унижений. Хорошо на воле!... Вот и с Валюхой познакомился. И теперь мы – «не разлей вода»! Решили вместе  поколымить. Вольные! «Давай, Валюха, пельмешек» - за добрую вольную жизнь!

Он разлил спирт из банки по стаканам,  «по чуть-чуть», - добавил он. А затем совсем по чуть-чуть добавил воды в стаканы и провозгласил тост:
- С Новым годом! Пусть будет он добрым и справедливым!

Выпили. Николай взял гитару и запел свой  любимый романс.

Пишу. Вспоминаю слова. Спустя полвека, слышу его голос:

«На улице дождичек. Слякоть бульварная
Острыми иглами душу гнетет.
В беленьких туфельках, крошка печальная,
Словно шальная, по грязи идёт.

Вам были куплены туфельки белые,
Прихоти ради, богатым купцом.
И в тот  же вечер, вы, стройными ножками
Вальсы кружили по залу кольцом…

И вот, вы в больнице. Судьба окаянная
Как-то безжалостно к вам подошла.
Вас погубила та слякоть бульварная
И так ваша жизнь – в белых туфлях прошла».

Николай потянулся к банке, чтобы ещё разлить. Но я воспротивился:

- Коля, я таким пьяным ещё никогда не был. Давай, завяжем.

Однако он ещё налил себе, выпил за гостя Петровича, за любимую Валюху…. А потом настойчиво проводил меня  до моего дома…. Я влез в холодный двойной спальный мешок и заснул сном праведника.

Переломный 1953 год ушёл вмерзать в вечность. Новый 1954 год вместе с морозами принёс большие перемены на Колыме. Вместо «Системы Дальстроя МВД» родилась «Магаданская область» и «Советская власть на Колыме». Вместо замполитов появились  секретари, райкомы и обком партии КПСС. И всё это в экстренном порядке, как «переворот». Кто-то назвал – «оттепель». Вместе с «оттепелью» вступил в полную силу закон:

«Высшая мера наказания – Расстрел».

Оперативность создания райкомов, райсоветов и сельсоветов удивила всех. Примером оперативности  прилагаю выдержку из своего «Мандата-решения».

«Об утверждении кадров №23, пос. Сусуман, 1954 год.

п. 1. Утвердить, впредь до выборов членом  Широкинского (включая Мальдяк) сельского совета – Зенченко Владимира Петровича…

… Печать. Подписи: Председатель Сусуманского исполкома  /Румянцев/               Секретарь                     /Плеханова/»

Так создавалась «законная» советская власть, без  законных выборов, но всё это было оправдано оперативностью – к «доброте и справедливости», за которые произносил тост в новогоднюю ночь  - бывший зэк –  Коля Бут.

В морозном январе работа на разведучастке шла обычным порядком. Новые планы. Прежние люди.

Магадан. Снежная долина. Лыжная команда.

В конце января меня командировали в Магадан на семинар молодых специалистов, проводимый в «Снежной долине» в «Доме отдыха». Глазычев ободряюще сказал: «Возьми лыжи свои. Отведёшь душу, а мы обойдемся».

Автобус шёл по трассе в густом морозном тумане со скоростью 20-30 километров в час – не было видимости. Машины в большой мороз обычно не выпускали из гаражей. Но рейсовые автобусы придерживались графика, хотя и с трудом. Я был уже опытный северянин и одет тепло. В автобусе вместо двух сидений стояла печь-бочка с трубой через крышу. Топилась печь чурками и была постоянно в красных калёных пятнах. Несмотря на опасность  сжечь шубу или пальто, все старались держаться поближе к печи. На одном из перевалов автобус неожиданно остановился и водитель дружелюбно объявил:

- Редкий счастливый случай! Можете выйти на минутку из автобуса и почувствовать настоящий мороз – на термометре ровно 70 градусов!

Все оживились. Несколько человек вышло через переднюю дверь. Задняя была наглухо завешена брезентом. Я вышел тоже… Шофер успел посоветовать:

- Не дышите глубоко, но подуйте и  послушайте звук своего выдоха!.. Все так и поступали. Я сразу заметил, как у людей на лице появлялись белые пятна. Дышать  было невозможно. Но я постарался,  закрывшись шарфом, вдохнуть как можно больше воздуха и, убрав шарф, начал струей выдыхать воздух.  В то, что происходило, трудно поверить – видимая туманная, ледяная струя шелестела – звучала, словно это были не льдинки, а жестяные обрезки.… Все без задержки заторопились в автомобиль, отогревая щеки и восторженно обмениваясь эмоциями:

- Вот это морозище! Ничего себе холодок! Не зря говорят – именно в Колымском крае северный полюс холода Оймякон!

А некоторые бывалые шутили:

- Многие не верят, что на Колыме в мороз слова застывают, и потом удивляются, когда весной слова оттаивают, и над Колымой стоит сплошной мат.

Под хохот и общее оживление автобус тронулся. Все снова стали усаживаться ближе к бочке-печке. Ехали медленно. Но все меняется, а на Колыме быстрее, чем где-либо. Стоило проехать всем известные «Адку»  и «Палатку», как резко потеплело, а, подъезжая к Магадану, приглушили печь и просили шофера остановиться, чтобы выйти и подышать свежим теплым воздухом. Водитель объявил также торжественно: «На градуснике минус 10……».

В Магадане от управления Дальстроя в субботу и воскресенье маршрутно ходили автобусы в так называемый однодневный дом отдыха «Снежная долина». Это же  рядом – несколько километров. Красота. Глубокий снег. Тихо. Лес. Сопки. Белым-бело, Тепло – душа радуется. И мысль: почему это Магаданом пугают? – курортный климат! Это же природное место для зимних  олимпийских соревнований! Всем прибывающим на семинар сразу указывали комнату и место отдыха, определяли распорядок дня, время завтрака, обеда, полдника и ужина. А также – столовую, спортивный зал, места спортивного инвентаря, душевые, баню. Кратко рекомендовали ледяные и снежные катушки, лыжные прогулки.

Время на семинар – неделя. Это же красота. В это же время здесь находились ребята и девчата на спортивных лыжных сборах. Я был в восторге! Значит, есть накатанная лыжня!..

Уже в первый день я познакомился с ребятами из Нексикана, где работал «секретный ящик № 14». Я слышал немного о поисках урана на Колыме. Позже – многое прояснится. Но пока я встречал настороженность, получая уклончивые ответы, и понял – особых крупных результатов нет, хотя и есть интересные рудопроявления урана.  А на вопросы о наличии кадров и как к ним устроиться, четко определился – кадров не хватает, все по направлениям, местных не берут. Языки на замке…

Путь один, при первой возможности – в Сосновскую экспедицию. Другого пути не будет! В этот же первый день я не утерпел, надел свой спортивный костюм, смазал лыжи и пошел кататься по лыжне. Почти год перерыва чувствуется, но скольжение радовало. Каталось легко и радостно.…После ужина ко мне подошел симпатичный, уже пожилой человек и спросил:

- Это вы перед ужином на лыжах за моими ребятами подкатывались?

Я ответил:

– Было дело в охотку…

Разговорились, а потом подружились.

– Сорин, - сказал он и протянул руку.

– Зенченко, - ответил я, и мы оба засмеялись. Он спросил, участвовал ли я в крупных соревнованиях? Да, ответил я, был на двух Всесоюзных – в Свердловске и Москве. Мимоходом ответил, что приходилось соревноваться на ЦС «науки» с Кузиным и Колчиным. В конце знакомства он по-деловому предложил:

- Давайте, Володя, проводите свой семинар, а все свободное время – на лыжне. Я вижу, у вас лыжи приличные, …. – вам ничего не надо. Остальное я беру на себя и продление вашей командировки – будем готовиться пару недель к полету в Свердловск на первенство «Металлурга» от сборной «Дальстроя».

Я ответил: - Покатаемся, прикинемся….

Cеминар по геологии россыпей и о методах НОТ – научной организации труда проходил вяло. Казалось, что сами лекторы еще точно не знают предмета, о чем толкуют. Но справедливости ради – докладчики о россыпях и рудном золоте говорили интересно и доходчиво.

Спорт всегда хорошо. Все свободное время я был на лыжах. 5-7 градусов холода – это же снежные Сочи! А затем Сорин вручил мне телеграмму на мое имя из Мальдяка  за подписью Стародубцева – «продлеваю командировку для участия в соревнованиях, согласно графику проведения». Я улыбнулся. Сорин сработал четко. По две тренировки в день – до обеда на скорость 10-15 км, а после обеда – катание с ускорением, еще по двадцать км. В команду, как и я случайно, вклинился геолог по направлению из Свердловска Чепкасов – техничный и опытный лыжник. Из магаданцев оригиналом был Виктор Пупышев. Волевой, симпатичный интересный человек, инвалид – хромой лыжник. Когда он становился в рост на одной ноге – он был ростом 180 см, а когда стоял на левой  скрюченной ноге, то выглядел плачевно – 150 см. Что характерно, он ненавидел попрошаек и инвалидов. Он твердо заявлял – работать надо! Сам был тренером по лыжам и … по фигурному катанию на коньках. К зарплате получал пенсию по инвалидности. Это был след фронтовых ран и медицинских операций. Он был признанный капитан команды. Это был сын Колымы по духу и девизу – делай или умри. Остальные ребята были из Магаданского геологического техникума – хорошие ребята и девчата. Это были мои лучшие дни и условия для тренировки из всего спортивного прошлого.

Полет команды в Свердловск. При первой возможности я связался со своей, непривычно было произносить, женой Галей. Она в ожидании ребенка была у родителей в г. Асбесте, рядом со Свердловском. Уже через день она приехала и устроилась с нашими девчатами в комнате. Она все дни соревнований была нашим единственным болельщиком. Это были счастливые дни – когда не гаснет любовь. Удивительно и то, что на одной из разминок на лыжне я услышал оклик:

- Володька!

Гляжу, Вася Ланин! Подкатываемся.

- Я тебя по стилю, сорванца узнал. Помнишь, когда я тридцатку полдистанции за тобой шел – запомнил твой стиль хода, издалека приметил…

Мы – два давнишних лыжника сердечно обнялись, смеялись, вспомнили такую же нежданную встречу в 1951 году в Саянах на «Чертовой тропе». Он приехал в Свердловск на  первенство «Буревестника». Пожелали      успехов друг другу и покатились к своим командам. Где теперь Вася Ланин – бывший соперник и друг?

Помню и такой случай: в эстафете я шел третьим этапом. Ребята хорошо поработали – я вышел четвертым. Очень хотелось попасть в призовую тройку. А еще я осознавал, что за мной четвертый этап пойдет наш «хромой» капитан Пупышев – каково ему будет на крутых горах Уктуса! Пробую достать и мечтаю обойти  красноярского рослого парня. На одном из подъемов достал. С трудом держусь за ним. А он вдруг без моего оклика «Лыжню»  обессилено останавливается, делает шаг влево, уступая лыжню, и каким-то душевно-безнадежным голосом выдыхает:

- Иди, тебе больше надо!

Пройдут десятилетия моей скромной лыжной биографии, но этого отчаянного возгласа – «на выдохе», я никогда не забывал. Видимо, устал беспредельно мужик и не жил в нем Колымский принцип: «Делай или умри!».

Конечно же, из последних сил я ускорился, преодолел подъем, а там уже и спуск к финишу… Последние силы и хлопок по плечу Виктора Пупышева… Он не подвел, проявил свой колымский характер – удержался на третьей призовой позиции.… Радовались успеху все мы. Моя Галя восторженно повторяла: «Молодцы, ребята! Молодец, Вовчик!».

А потом самолеты разнесли нас в разные концы страны. Она в Ленинград, а я с командой – в Магадан. За учебу в Вузе надо отрабатывать – «бесконвойно».

А потом Мальдяк и снова работа,  работа – золото для страны! Колымская радость особенная, когда идет весна навстречу лету – впереди основная задача – добыча золота!

О массовом взрыве. Необычное впечатление на меня, любителя взрывчатки, произвел «Массовый взрыв» вечномерзлых пород огромного полигона для отработки широкой вскрытой россыпи. Такой взрыв готовят заранее, в течение зимы (проходкой большого количества шурфов с рассечками, и в один намеченный день осуществляют закладку множества ящиков с взрывчаткой в эти подготовленные рассечки на глубине). Привлекаются для этого почти все взрывники прииска и в помощь взрывники соседних приисков. К моменту взрыва из всех домов поселка и производственных цехов люди выводятся на безопасное расстояние.

Помню, мы с Колей Бутом выбрали место на крутом склоне, сразу за поселком, откуда был виден весь полигон. В руках у нас были коротенькие американские лопатки, специально для проходки шурфов, а сейчас для прикрытия головы – в случае долетания до нас больших обломков породы во время взрыва. Подан сигнал предупреждения … и вскоре – взрыв!

Земля под нами содрогнулась, а затем мы увидели вылет из жерла шурфов струи пород вместе с дымом, а потом, как бы поднялся весь полигон – гигантская глыба, оторванная от земли, ломавшаяся в воздухе, а из-под нее – пологие струи обломков пород, в том числе летящих в нашу сторону.

– Смотри в оба! - Крикнул Коля Бут, прикрывая голову лопаткой, и посматривая над головой. И только теперь до нас дошел глухой могучий звук «массового взрыва», а затем начали вокруг нас падать осколки пород, отдельные  галечки и даже небольшие валунчики. Я запомнил  звук ударов гальки о лопатку, прикрывающую голову, и ощутимые удары через телогрейку, боль по плечам и спине, когда не успевал отпрыгнуть от видимых кусков пород…

Много позже, изучая схемы взрыва при проходке канав с помощью взрывчатки методом «на выброс», а еще позже, вглядываясь в форму ядерного взрыва, я понял: взрыв в канаве, в забое, под землей, «массовый взрыв» полигона, «ядерный взрыв» и взрыв на Солнце – все по одной схеме. Именно это послужило частью моей гипотезы - о взрыве на Солнце и образовании планет и Земли. Но все это будет потом…

Лето 1954 года с долгими северными днями требовало работы и работы! Ничего не менялось в моей жизни – выбор наиболее перспективных на золото площадей, локальные контуры участков работ, проходка шурфов, промывка «проходок», сдача золота, отчетность о приращённых запасах золота. Каждый из моих подчиненных знал свою работу и выполнял без напутствий и поторапливаний. Зэки работали на отлично – нормы всегда за 200%, и соответственно – зарплата и зачеты сроков в тройном размере. Их подгонял «Маяк» - надежда на скорую свободу.

Мой ежедневный распорядок – разнарядка с вечера, утром на минутку к Глазычеву в «геолбюро», затем конная база – взять коня.

Я здоровался с Тибинским и своим серым конем, подкармливал его с ладони. Разговаривал с ним и с Тибинским – о лошадиной и человеческой участи. В такие моменты Тибинский особо проникался ко мне каким-то особым уважением – как отдушине для своей боли. Именно тогда на     вопрос о его «деле Кирова» и его виновности он с душевной откровенностью говорил:

- Гражданин начальник, я о Кирове-то здесь в лагере узнал. Мне уголовники о нем дали книжку почитать. Я в деревне о нем и не слышал никогда.

Я смотрел на него и думал: может его фамилия – Тибинский – кому-то не понравилась. Для такого типа людей – коренастых, узколобых, с добродушным лицом, больше подходила бы фамилия – Колобков, Криволапов или…. Конюхов. А может, кого-то зависть заставила чиркнуть анонимку на трудового соседа-подкулачника? В подробности я не вникал, не хотел бередить его душу.

Коня для меня он снаряжал с особым старанием. Овса всегда давал в подвесном мешочке. Он говорил:

- Подкорми его с лаской, иногда, гражданин начальник подолгу по сопкам ездишь, да и на участках его заставляешь кое-что подвозить вьючно. Я ведь по седлу и по подпруге вижу. Жалей коня, он тебе только добром ответит. Кони – не люди, они на добро добром отвечают.

Я садился на коня. Тибинский,  похлопывая его по бокам, напутствовал – с богом!

На коне верхом приходилось ездить много. Дальние участки всегда планировались на лето. Даже зэков, где было возможным, подвозили на американской машине – «студере». Подвозили не из жалости, а для экономии рабочего времени. Но все-таки большей частью я обходил, а иногда для дела и для тренировки, пробегал по участкам, где шли и где намечались работы.

Следы расстрела. Однажды случилось такое – во что трудно поверить. Подхожу к участку работ после первого взрыва при зарезке шурфов. Вижу, мне машут руками зэки. Мысль – что-то случилось. Подхожу, показывают: в двух шурфах, среди мерзлых глыб породы и густого мха части человеческого тела видны. На одной ноге бирка.

Не стал я разбираться и без раздумий приказал:

- Зарывай, братва, все  и заравнивай! Шибаков, проследи за качеством, чтобы следов не осталось от взрывов! И мхом закидать, как следует! И никому ни слова!

Охранники понимающе смотрели на меня и на только что вскрытые захоронения.

- А мы, - смотрю на топографов Суханова и Колю Бута, - быстро топаем на соседний «контур» и задаем новые линии шурфов. Шибаков, заровняйте все и подходите… Ничего за собой не оставлять!

Так и сделали. Передислоцировались. Успели даже по паре отпалок сделать и опорные венцы положить. Мы с горными мастерами помогали зэкам в организации работ, чтобы не упал процент выработки. Вечером я рассказал о случившемся Глазычеву. Он как-то сник сразу, а потом только и сказал:

- Это я, дурень, упустил. Забыл, что в этой долине закопали расстрелянных «дезорганизаторов» в годы войны. Забудь, Петрович, об этом. Своих предупреди. Ни  к чему все это нам будоражить – нам же дороже выйдет.

И что интересно – никакой молвы не пошло. То ли все умели язык за зубами держать, то ли никого это, кроме меня, не удивило. Вроде привычное дело - не впервой такое.

И надо же, в новом контуре, неплохое золото оказалось. Пара месяцев и новая россыпь была оконтурена и запасы оперативно учтены, как положено. Стране – золотая добавка.

О футболе. Лето не зима. Светлого времени хватало иногда, особенно в воскресенье, поиграть в футбол. На Колыме – это самый распространенный вид спорта. Свои бульдозеры, свои полигоны, свои самодельные стадионы… и болельщики. И соревнования между цехами, службами, и главное – между приисками. Болельщики. Крик, Шум. Азарт. А игроки – геологи, механизаторы, проходчики, лагерная охрана и даже расконвоированные зэки. Главное – выиграть! Следует сказать и о моем соседе, расконвоированном политзаключенном, пользующимся доверием и работающим  служащим в финчасти управления прииска – Архангельском. Это человек в возрасте 60 лет, стройный, высокий, представительный, молчаливый, симпатичный человек. Он бывший член сборной команды России по футболу в дореволюционное время, а затем игрок, а позже тренер «Спартака», друг известных футболистов и тренера «Спартака» Старостина.

Это он советовал мне после возвращения с лыжных соревнований – «вам нужна еще и рывковая резкость, если вы и дальше будете участвовать в серьезных лыжных соревнованиях». Спасибо ему – я это запомнил навсегда. Он не был официальным тренером футбольной команды прииска. Но он был уважаемым вождем приискового футбола. Он постоянно вечерами стоял у футбольного поля, а иногда кому-нибудь потихоньку подсказывал что-либо о технике удара или активном участии в футбольной комбинации. Он четко излагал цель футбола – это поражение мячом ворот противника, не забывая о защите. И никогда наоборот! Все комбинации - на победу. Это – радость победы. Это – подарок болельщикам. Это – даже, гордость страны!

Какой несгибаемый дух человека, восхищался я.

По его редким доверительным рассказам, после его ареста от сердечного приступа умерла жена, неизвестно куда сгинула дочка.

Забегаю вперед, в начале 1955 года он показал мне письмо своего друга Старостина из Норильска, где было сказано:

«Меня реабилитировали, жди и ты свободы».

Реабилитация вскоре пришла и ему. Пришло и разрешение вернуться в Москву. Но незабываемые его слова:

- Куда я поеду, Володя? Кто вернет мне жену и дочь?

Он не скрывал мужских слез.

Когда я в 1955 г. уезжал, он оставался на прииске.

«Ему некуда было спешить, ему некого было любить».

Замечательный человек – сын Родины с переломанной навсегда судьбой. Скольких подобных познала Колыма…!

Я снова преступник – статья 58.

Однажды в разгар лета произошел, казалось бы, рядовой случай при обычной проходке шурфов, который мог для меня обернуться неизвестным поворотом судьбы.

По какой-то причине бригада моих проходчиков не прибыла из зоны лагеря на участок работ. Дни стояли жаркие. Верхние породы шурфов, под солнечными лучами подтаяли и частично завалили забои. На второй день прибывшим зэкам пришлось делать более сложные, чем обычно, крепления верхней части шурфов и расчищать шурфы от завалов. День пропал. Я, естественно, провел работы по наряду-заданию с учетом норм времени, с отнесением расходов на «лагерь».

Но в «лагере» кто-то из нормировщиков «выбросил» эти работы из расчета выполнения норм месяца, а ведь это зачетные проценты для сокращения срока заключенных.

Естественно, поднялась «буза» в бригаде проходчиков, которая всполошила и другие бригады, занятые на различных горных работах и на промывке золота.

По указанию директора прииска я дал письменное пояснение и подтвердил копией наряда о произведенных дополнительных работах по причине «невывода бригады» из лагерной зоны на разведочный участок.

Кому-то и это не понравилось. Уже позже, анализируя этот факт, я почему-то припоминал «прищур глаз» моего предшественника, ныне нормировщика лагеря и патологическую неприязнь ко мне майора-замполита. Он еще не был уволен.

Будем прямо говорить, спасла меня политическая оттепель 1954 года, пришедшая на Колыму в образе «Магаданской области» (вместо Дальстроя МВД) и райкомов и обкомов партии, прибывших в основном из Ленинграда и Москвы для установления Советской власти, ликвидации Бериевской системы в «Дальстрое» и замены «замполитов» на секретарей парторганизаций. Последнее и определило судьбу замполита прииска-лагеря,  «папы римского», на что он реагировал диким негодованием и вскоре куда-то исчез.

Закончилось дело тем, что уже осенью вызвал меня в Сусуман секретарь  райкома партии и показал мне тоненькую папку с наклейкой:

«Дело о забастовке на прииске Мальдяк. Зенченко В.П.».

Каково было мне, Читатель?! Я ведь знал, чем это раньше кончалось. Чувствуя мою реакцию, секретарь райкома успокаивающе сказал:

- Мы разобрались во всем этом деле. На то мы сюда и прибыли. Это ваше объяснение? Это ваша рука?

Он показал в папке лист моего объяснения. Я подтвердил:

– Да, мое.

- Ну, вот и хорошо. Согласно вашему объяснению все факты проверены и подтвердились. Вашей вины не установлено, с этим согласился и прокурор, у которого мы изъяли ряд  подобных дел, в том числе, ваше «дело».

Он с улыбкой добавил:

- Ваше дело пойдет не в «корзину», а в топку печную.

Работайте с азартом, как прежде. До свидания,  Владимир Петрович.    Успехов вам на геологическом поприще.

В памяти моей он остался как положительный образец партийного работника-коммуниста.

Но тревожная мысль не давала покоя. Если уберут на Колыме интерес к результатам труда – не будет стране золота!

Если введут «повсеместно уравниловку» - не будет доброй страны!

 

Однако судьба подстраховала меня и на этот раз. К тому же, секретарь райкома неосознанно толкнул меня на решительные действия для перехода на путь к урану – в Сосновскую экспедицию.

Подтолкнуло к этому еще и письмо, пришедшее в этот день от Сергея Дорошкова, о том, что он получил заверение начальника экспедиции Гарифулина – «он будет принят в «Сосновку», если приедет с трудовой книжкой и записью о работе, независимо от статьи увольнения». Звезда надежды замаячила впереди…. Эту ночь я спал плохо. Я как бы прощался с Колымой.

Фрагменты Колымской истории прошлых лет.

Что тянуло людей на Колыму? Что это были за люди? Каковы результаты их жизни? Долгое время история обходила этот край, забытый богом и людьми.

Впервые проникли внутрь Колымского края небольшие группы отважных российских землепроходцев в первой половине семнадцатого века, а Семен Дежнев провел свой отряд даже до крайней точки азиатского континента, названной мысом Дежнева.

Следующее поколение первопроходцев было представлено географами и геологами уже в девятнадцатом веке. Одним из первых среди них был выдающийся исследователь Верхоянья и Колымы И.Д. Черский, скончавшийся во время этой экспедиции.

Печально то, что «их полевые материалы оставались неопубликованными и даже необработанными до 1930-х годов» («История золота» А.С. Марфунин).

Следующим типом людей, проникших на эти земли в первые десятилетия ХХ века, были золотоискатели, старатели-одиночки, хищники.

В истории зафиксирована одна из групп старателей, которая в 1912 году проникла в верховья Колымы в центр будущего золотоносного района. Но подходящего золота она не нашла, кроме отдельных  золотинок, и группа вернулась, кроме «Бориски» (Сафи  Шафигуллина). Он еще три года бродил в одиночку по тайге, промывая пески ручьев в труднейших  условиях.  Он первый нашел в 1915 году золото, но погиб, замерз в пробитом им шурфе, оставив в палатке мешочек с намытым золотом. В 1917 году его нашли якуты и похоронили в том же шурфе, а еще через 20 лет при вскрышных работах на «Борискином прииске» экскаватор подцепил его тело, сохранившееся в вечной мерзлоте.

Трагические эпизоды помнит «История золота» Колымы. 18 августа 1928 года по «следам Бориски» вышла первая научная геологическая группа Ю.А. Билибина. До  больших морозов группа добралась до «Борискиных» мест, но была отрезана от всего мира снегопадами, затем морозами, без продовольствия и надежд на спасение.

Только под самый новый 1929 год, когда ее участники доедали последнюю вываренную конскую шкуру, и лишь дни отделяли их от гибели, прибыла вторая партия, возглавляемая В.А. Цареградским, пройдя 500-километровый путь на оленьих и собачьих упряжках по звенящей от мороза тайге.

Преклоняюсь перед этими мужественными людьми прошлых лет. В результате работ экспедиции Ю.А. Билибин в 1931 году дал самый       широкий прогноз золотоносной Колымы. Колыма стала «валютным цехом» государства.

«И еще – остался след в судьбах и душах тысяч людей», как выразился Олег Куваев. И всем этим двигал «главный принцип», сформулированный Джозефом Конрадом, как святая заповедь:

«Делай или умри!».

Коли я коснулся «истории золота» то должно быть интересно для читателя – количество золота на земле и его расход. «История золота» (А.С. Марфунин) показывает итог 6000-летней золотой эпопеи человечества по значимым эпохам:

10000 тонн за все древнее время – 4400 лет;

2500 тонн за 1000 лет средних веков;

4900 тонн за последующие 340 лет;

80000 тонн (даже без СССР) за последние полторы сотни лет

Таким образом, более 100000 тонн золото уже извлечено из недр земли – это почти половина предельных ресурсов золота Земли, возможного для извлечения  с разумной затратой труда (200000 – 300000 тонн).

Какой же труд уже вложен в добытое золото? Ответ: если рядом с пирамидой Хеопса, имеющей высоту 146 метров, поставить пирамиду  из песков и руды, из которых  извлечено золото (8 млрд. м3), то перед ее высотой более 2,5 км померкнут все труды рабов фараонов.

Учтенное золото на 1980 год составляло около 86000 тонн, из которых около 36000 тонн – в централизованных резервах.

Спрашивается – где разошлись еще 20000 тонн? Ответ не сложный – по рукам, по ушам и по другим местам украшений….

К этому ответу добавляется новое явление – размеры потребления золота в ювелирном деле превышают в некоторые годы – тысячу тонн!

Это равно годовой мировой добыче золота – за такой же год! Что это? Хвастливая роскошь или безнравственная алчность?

Это же путь к валютному хаосу в человеческом мировом сообществе.

Но и это не полная беда – возможно человечество выработает новую систему товарообмена и оценки труда.

Но ведь золото это элемент развивающейся электроники и новых технологий научно-технического прогресса для обеспечения жизнедеятельности людей!

Тонкой нитью, изготовленной из всего добытого золота, можно было бы опутать весь земной шар по меридианам через каждые четыре метра! Хочется воскликнуть – что-то не так, ребята!

Ведь добытая стотысячетонная пирамида – это единовременный дар Природы, сотворенный за ее геологическую жизнь более четырех миллиардов лет. Беречь надо и рационально использовать ценный металл, а не использовать его, как основу для роскоши и преступлений. Ловлю себя на мысли: это касается и других полезных ископаемых, и – урана!

В цене золота не только боль погибших искателей и добытчиков. Разве забудется первый фартовый золотарь Колымы Сафи Шафигуллин по прозвищу «Бориска», замерзший в своем шурфе, а десятилетия спустя вывернутый ковшом экскаватора при вскрышных работах на «Борискином прииске» вместе с мерзлой породой.

Мне не забываются бирки на ногах расстрелянных и замороженных зэков,  вскрытых взрывами при зарезке шурфов на разведучастке.

Вспоминает о подобном Вадим Туманов в своей правдивой книге «Все проиграть и вновь начать с мечты». – «Где-то в этих местах, на берегу Берелеха (это недалеко от прииска Мальдяк), бульдозеры, вскрывая на полигонах торфа, стали подавать с «песком» на гидроэлеватор извлеченные из мерзлоты кости. Человеческие кости! Возможно, бульдозерный нож задел лагерное захоронение, ничем не обозначенное, ни на каких картах не указанное».

Взяв за основу этот случай, друг Вадима Туманова Владимир Высоцкий, бывавший на Колыме, написал:

«Про все писать – не выдержит бумага,
Все в прошлом, ну а прошлое – былье и трын-трава.
Не раз нам кости перемыла драга –
В нас, значит, было золото, братва!».

Нет! Не «золотой мусор» по выражению Наташи Королевой, а – «золото»!

Отличную от многих оценку золота дает Олег Куваев, ссылаясь на «безвестного шурфовщика»:

«Металл, он и есть металл. А из этого - сплошная судимость».

Я лично вижу в этой формулировке     большую долю правды, увязывающую золото с преступным миром.

Однако, золото есть золото! За золото можно купить все, чего не достает в стране – и нужную технику, и продукты, и товары необходимые нашему народу, и новые технологии.

Поэтому надо работать и работать – делать валюту.

Дело пошло к зиме, надо беспокоиться заранее о завозе на участки работ угля и дров, а с наступлением холодов – глыбовых кусков льда, чтобы не морозить лошадей или самих себя на тракторных санях, сидя между коробами с углем и кусками льда, прикрывая лицо воротом полушубка. Кстати, это грустная картина – тракторные груженые  сани и примостившиеся среди разного груза промороженные люди. А сани с трудом тащит трактор, надрываясь на подъемах и норовя сойти с гусениц на косогорах. Ох, как это нежелательно, особенно в лютый мороз!

Зима  подкрадывалась к новому 1955 году. Я жалел своего серого коня. Мне все чаще приходилось добираться до участков работ на груженых тракторных санях.

Видимо, не зря Олег Куваев в своей книге «Территория»  с надрывом северянина обращается к читателю:

- День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего и причина грядущего дня создается сегодня. Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный ветер, Читатель? Где были, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?

Тогда, в канун 1955 года я был недоволен собой – мне было обыденно на тракторных санях и в вечерней камералке, и  двойном спальном мешке в холодной моей комнате. Мне хотелось простора поисков – и не золота, а урана. Сергей в письмах описывал Сибирь и Забайкалье, где работает Сосновская экспедиция. Я понимал, не мятные пряники они едят, у них даже тракторных саней нет. Они пешком с рюкзаками за спиной и радиометрами на груди, зачастую на четвереньках лазят по горам и трущобам, чтобы найти и оценить радиоактивные аэроаномалии.

Страна нуждается в уране.

Так что же я здесь собираю объедки состарившихся геологов, шарюсь в диаметре два десятка километров?

Попытки уволиться пресекались словами: Нельзя! Не положено до срока… И чего тебе не работается? Каждые шесть месяцев к окладу добавка 10% - глядишь и стопроцентником станешь…!

Прощай Колыма! В канун нового года я отправил письмо на имя Ворошилова К.Е., председателя Президиума Верховного Совета, с просьбой разрешить руководству прииска уволить меня в связи с желанием работать в Сосновской экспедиции 1 Главка МГ СССР. Слово уран указывать было нельзя. Я надеялся на слова «Первое главное управление».

Новый 1955 год на Колыме был удивительно теплым. На Мальдяке в новогодние праздники многие резвились в пьяном виде даже без телогреек – морозы не ниже 100С. Кто-то говорил «не к добру». Я верил – к добру. Всех примирил мороз под 50 градусов уже через пару дней. Колыма, есть Колыма.

Жизнь продолжалась, короткие морозные дни и работа, работа…. Был вызов и на лыжные сборы в Магадан, но я вежливо отказался – дел много, да и ответа на письмо с надеждой поджидал.

Так и случилось – «Первый главк» сработал. Меня пригласил начальник отдела кадров и показал письмо со штампом «Президиум Верховного Совета СССР».

Я вижу, - начал кадровик, - кто-то за тебя походатайствовал. Делать нечего – письмо под контролем. Пиши заявление. Только согласуй с Глазычевым – кто будет вместо тебя. Так будет удобнее и мне, и ему, и тебе.

Я тут же зашел и предложил Глазычеву вместо себя кандидатуру прибывшего в прошлом году геолога Касполата, приехавшего по направлению вместе с женой-геологом и маленьким ребенком, то есть надолго. Парень толковый, крепкий. Чего сидеть в камералке – пора вкалывать, и зарплата выше.

Валентин Петрович долго молча смотрел на меня, а потом проговорил:

- Я уже давно чувствую, что тебе тесновато у нас. Но так не хочется, чтобы ты уезжал. Может у тебя сомнение какое есть – сверху ведь не приказ тебе, а разрешение.… Подумай.

Мне даже жаль стало расставаться. Я пересилил себя и сказал:

- Валентин Петрович, вы меня научили колымскому слову «надо». Спасибо Вам.

На второй день, пока бухгалтерия делала расчет, а Касполат знакомился с документами разведучастка, я взял коня, накрытого попоной руками Тибинского, и поехал на участок работ попрощаться с промывальщиками, взрывниками, охранниками и моими зэками – проходчиками, «по масти» - «детоедами». Все поднялись из шурфов – это бывает только при ЧП. Прощались, как родные.

Пишу эти строки, слезы наворачиваются на глаза. Видно не зря говорят: «Дружба скрепляется в беде и трудности».

Так же как и в 1953 году я пожал каждому руку и напоследок пожелал:

- Ребята, вкалывайте как прежде – «воля» впереди.… Не забывайте, что по вашему пожеланию «вышку» ввели. Завязывайте с прошлым. Вы ведь не «блатные в законе». Вы работяги толковые. Прощайте, братва.

– Успехов тебе, гражданин начальник. Себя береги. Не поминай     лихом!

С горными мастерами  договорился встретиться завтра вечером в конторке. Я сел в седло, посмотрел на заснеженные сопки с хилыми одиночными листвяшками, на черные шурфы с кучками «проходок» вокруг них и на дымный костер под промывочным зумпфом. Еще раз оглядел всех стоящих в полном молчании и ладонью потрогал шею коня. Он понимающе повернул в сторону прииска и пошел быстрым шагом, покачивая головой. Тоска сжимала грудь и душу мою.

Почему-то, как сквозь туман, появлялась картина: окончив рабочий день, мои зэки, как обычно, по команде конвоя, не спеша, становятся в неровный строй и направляются в сторону лагерной зоны, порой для бодрости напевая разухабистые  песни.

Таким и запомнился мой последний день на разведучастке прииска – лагеря Мальдяк. Заходящее за горизонт тусклое солнце, серые замороженные сопки  и грустная без надежд на свободу исповедальная песня колымских «геологов-работяг» зэков-рецедивистов:

«Окрестись, мамаша, маленьким кресточком,
Помогают нам великие кресты.
Может сына твоего, а может дочку
Отобьют тогда кремлевские часы…

А ну-ка, парень, подними повыше ворот,
Подними повыше ворот и держи!
Черный ворон, черный ворон, черный ворон,
Переехал мою маленькую жизнь…».

На перевале я остановил коня и обернулся назад – все стояли в тех же позах. – Давай, Серый, топай быстрее, братве работать надо!

Это была моя последняя команда на Колымской земле. На конебазе Тибинский тихо спросил:

– Когда уезжаешь-то, гражданин начальник?

Я ответил – как билет на самолет купят. Мимо буду ехать, заеду попрощаться, а сейчас подкорми коня. Устал Серый.

День на передачу дел и расчет. Прощание с сослуживцами в управлении прииска. Я как-то раньше не чувствовал, что нас так много и все, похоже, не желали моего отъезда. Что-то поднывало в груди, но я держался. Советовал всем не унывать, скоро март, а за ним и тепло к Колыме приближается. С этим и расстались. Главный инженер Пономарев попросил зайти. Зашел. Тепло попрощались. Заботливо спросил о записях в трудовой книжке - как с авиабилетом?… Пожелал успеха.

С горняками шумно отметили в тесной конторке мой отъезд, а вечером посидели дома у Коли Бута. Он выпил стакан спирта. Я чуток пригубил. Валя все время молчала, а когда я уходил, поцеловала меня в щечку.

Было утро, и был блеклый рассвет. И последнее прощание на конебазе с друзьями горняками, Тибинским и моим серым конем, а в порту – с Костей киномехаником, что подвез меня к самолету. А потом монотонный гул моторов, холод в самолете ЛИ-2 и теплые воспоминания о прошлом…

Я не мог знать, что мой рейс Берелех-Иркутск проходит над территориями, куда через годы мне придется возвращаться не раз на своем долгом пути к урану.

Я спрашиваю себя – почему так много воспоминаний о Колыме? И сам пробую ответить: потому что за прошлые годы я познал мужественных людей, испытанных морозом, несправедливостью судьбы, создающих  ценности взрывчаткой и сталью, людей - риска, людей - дела. Мне стало ясно – «маменькины сынки» не способны на риск ради дела. Колыма – это моя суровая школа - стать человеком, а потом все остальное… со святым принципом: «Делай или умри!».

Удары колес самолета ЛИ-2 о бетонную дорожку иркутского аэропорта дали понять – мой рейс Берелех-Иркутск закончен. Бортмеханик с улыбкой объявил:

- Мы в Иркутске. Сегодня 1 марта 1955 года.

А я подумал – прощай Колыма. Прощай прошлое.

Впереди – путь к урану.

Содержание:

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Слово к читателю. Прощай, Колыма. Прощай, прошлое

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Секретная экспедиция. Уран Чары и медь Удокана

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Секретная экспедиция. Мой путь к урану в Стрельцовском прогибе

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Секретная экспедиция. Чёрные кресты на урановой Стрельцовке

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». О геологах-работягах ... и несправедливости Родины

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Стрельцовка. Сентябрь 1962. Шаги к месторождению урана

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Новые «кресты» на стрельцовском уране

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». О рождении Краснокаменска и "урановой жемчужины" России

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Главный инженер. Конкретные задачи

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Я урановый пенсионер. Я готов к исповеди. Эпопея урана

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». О методах поисков урана - на опыте прошлых лет. Эпилог урановой эпопеи

• «ЗАРОСШИЕ ТРОПЫ». Приложения и фото-факты

• Расскажите об этом своим друзьям!

• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
• Первый фантаст России Александр Беляев
  
  16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
• «Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова
  
  Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
• Последняя звезда серебряного века Александр Вертинский
  
  Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
• Николай Бердяев: предвидевший судьбы мира
  
  Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».
• Единственная…
  
  О ней написано тысячи статей, стихов, поэм. Для каждого она своя, неповторимая – любимая женщина, жена, мать… Именно о такой мечтает каждый мужчина. И дело не во внешней красоте.
• Живописец русских сказок Виктор Васнецов
  
  Виктор Васнецов – прославленный русский художник, архитектор. Основоположник «неорусского стиля», в основе которого лежат романтические тенденции, исторический жанр, фольклор и символизм.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 3)
  
  Продолжаем публикацию книги Василия Козлова «Изба на отшибе. Култукские истории».
• Где начинаются реки (фрагменты книги «Сказание о медведе»)
  
  Василию Владимировичу в феврале исполнилось 95 лет. Уже первые рассказы и повести этого влюблённого в природу человека, опубликованные в 70-­е годы, были высоко оценены и читателями, и литературной критикой.
• Ночь слагает сонеты...
  
  Постоянные читатели газеты знакомы с творчеством Ирины Лебедевой и, наверное, многие запомнили это имя. Ей не чужда тонкая ирония, но, в основном, можно отметить гармоничное сочетание любовной и философской лирики, порой по принципу «два в одном».
• Композитор из детства Евгений Крылатов
  
  Трудно найти человека, рожденного в СССР, кто не знал бы композитора Евгения Крылатова. Его песни звучали на радио и с экранов телевизоров, их распевали на школьных концертах и творческих вечерах.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 2)
  
  Было странно, что он не повысил голос, не выматерился, спокойно докурил сигарету, щелчком отправил её в сторону костра и полез в зимовьё.
• Из полыньи да в пламя…
  
  120 лет назад в Иркутске обвенчались Александр Колчак и Софья Омирова.
• Лесной волшебник Виталий Бианки
  
  На произведениях Виталия Валентиновича выросло не одно поколение людей, способных чувствовать красоту мира природы, наблюдать за жизнью животных и получать от этого удовольствие.
• Записки андрагога. Из дневника «Союза неугомонных»
  
  С 2009 года в Иркутске действует добровольческий образовательный проект «Высшая народная школа (ВНШ) для людей пенсионного возраста», девиз которой «Не доживать, а жить!» В этом году школке исполняется 15 лет…